об улыбке, теперь многократно усиливали тревогу. Он изучал меня с полсекунды, а потом тихо и с расстановкой произнес:
– Говорить о чем-то пока рано. Нужно надеяться.
Я вздохнул и опустил глаза:
– Могу я чем-то помочь?
Он кивнул:
– Не будите ее, она сегодня почти не спала.
– Хорошо, – выдохнул я.
– Проходите спокойно, дверь не заперта. Матвей вам все расскажет, – сказал иерей. – Он вас уже ждет.
Мне не пришлось звонить, дверь распахнулась перед самым моим носом:
– Это вы? – недоверчиво спросил меня Матвей.
– Да, – тихо ответил я.
Он жестом велел мне проходить. Я переступил порог, но дальше ноги не повиновались, кровь прилила к лицу: предо мной стоял мой крестник, мальчишка еще – девятнадцать лет – вылитая копия своего отца, разве только глаза у него были ясные, не как у его родителя в последнюю нашу встречу. Последний раз я видел Матвея перед отъездом, ему тогда было четыре года. Еще тогда было понятно, что он будет похож на Пинегина, но такого фотографичного сходства сложно было себе представить. От его взгляда меня било током: я ненавидел его отца. Но это была не мелочная бытовая ненависть, а нечто несоизмеримо большее, само его существование причиняло боль, переживалось мною как открытая рана. Мы, казалось, не могли существовать на одной земле, но при этом были друзьями. Впрочем, эта ненависть была неразделенной: я был для него слишком мелкой фигурой.
Мы молча смотрели друг другу в глаза, не зная о чем заговорить. Еще даже не разувшись, я тихо спросил:
– У вас был священник?
– Это отец Павел, – быстро заговорил Матвей. – Он друг семьи и врач. Его жена хорошая мамина подруга.
– Ясно, – сказал я, как можно тверже. – А то я уже испугался.
Он сдвинул брови и пожал мне руку:
– Проходите в комнату, пожалуйста.
Голос его сорвался, было видно, что ему тяжело, я поэтому не стал заставлять его ждать:
– Спасибо, что так быстро приехали, – сказал он мне в спину.
Я ничего не ответил, мне теперь вообще было трудно говорить. Я плюхнулся на старое кресло: оно, по-моему, стояло здесь еще когда мы жили вместе. Обстановка, вообще, не сильно изменилась: в комнате был сделан ремонт, но, как видно, своими руками, а мебель практически в полном составе осталась той же, разве что в углу появилась полочка с иконами. На старом серванте, заставленном книгами, сохранилась даже моя старая гитара.
Матвей сел рядом на диван и, помолчав несколько секунд, заговорил:
– Мне нужно отлучиться на некоторое время. Вы, пожалуйста, располагайтесь. Если нужно, примите душ. Если хотите есть, я могу разогреть завтрак или омлет приготовить. Мама, думаю, проснется не скоро, я к тому времени уже вернусь. Только вы ее не будите, хорошо?
– Да, – отозвался я, – мне еще отец Павел сказал, что будить
