смутно, когда я бежал, ему было всего четыре. Наверное, в его глазах я был настоящим предателем, хотя ничего в нем не выдавало подобного отношения. Он хлопотал, потому что не знал, что сказать, а оставить меня без присмотра было как-то невежливо. Мне, впрочем, тоже было тяжело, поскольку я ничего не забыл. Более того, я помнил, как Катя просила меня быть его крестным и заботиться о нем, если с ней вдруг что-то случится. Ему было суждено расти без отца, я, конечно же, заменить его не мог, но это совершенно не значит, что на мне не было никакой ответственности. А в следующий момент мне вдруг подумалось, что Матвея бросили дважды.
Я снова посмотрел на него – как и первый раз меня поразило его удивительное сходство с отцом, только не было характерной тени прохладной студенческой жизни: у Пинегина к окончанию аспирантуры взгляд заметно помутнел. Впрочем, с его стилем жизни иначе и быть не могло. Помню, незадолго до того, как мы совсем прекратили общаться, Алексей сильно похудел, хотя он и так не отличался склонностью к полноте. Щеки ввалились, он казался бледным, под глазами основательно прописались синяки. Помню, долго смотрел, как он мял сигарету длинными костлявыми пальцами, помню порез слева на шее – несмотря ни на какие сложности он по-прежнему каждый день брился и вообще следил за собой. Матвей, может быть, из-за этих последних болезненных воспоминаний, казался не в пример здоровым и крепким молодым человеком.
– Ты очень похож на отца, – сам не зная почему заговорил я, – разве что он был человеком щупленьким, а ты по-моему даже и в плечах его шире.
– Вы знали моего отца? – удивленно спросил Матвей.
– Да, давным-давно мы были друзьями.
Матвей вздохнул:
– Я о нем вообще ничего не знаю. Мы даже ни разу не виделись.
– Мама тебе о нем ничего не рассказывала?
– Почти ничего. Как-то мы с ней этого вопроса особо не поднимали. – Он отвернулся и произнес уже в сторону, – порой я и сам не могу решить, хотел бы я с ним встретиться или нет. Он-то, судя по всему, не желал со мной познакомиться.
На секунду я закрыл глаза. Ситуация была самая дурацкая – вся эта история с его отцом разворачивалась на моих глазах, и я до сих пор помню, как говорил о нем Алексею, хотя Катя была категорически против этого разговора. Для нее ситуация была уже давным-давно ясна, да и для меня тоже: я прекрасно понимал, что никаких возвращений уже не будет. У меня была бредовая мысль, что, может быть, весть о том, что у него есть сын, поможет ему наконец-то справиться с собой. И насколько я узнал из того разговора, он об этом уже слышал, только совершенно точно уверен, что ребенок этот к нему никакого отношения не имеет. Это было спустя полтора года после рождения Матвея, Пинегин к тому времени уже успешно завершил взрослый этап своей жизни, и собирался основательно взяться за старое.
– Впрочем, – продолжил Матвей, – сейчас все это уже не имеет значения. Он умер несколько лет назад.
– Я этого не знал, – тихо ответил я. – Хотя…
Я прервался. Иногда лучше оставлять свои догадки при себе,
