чувства, но она хочет, чтобы с ней обращались так же, как с ее соседями, и ее можно простить, если она не уважает ничего в качестве основания для доказательства. Меня ничуть не пугает мысль, что закон перемен, перед которым ни одно человеческое или божественное дело не обретает благодати, разрушит и форму этой философии, как и всякой другой; но основам ее не придется бояться этой участи, ибо, сколько существует человеческий род, столько существует и разум, он молчаливо признается и в целом действует». Жаль, что визит Гете к Шиллеру, состоявшийся через несколько дней и продолжавшийся несколько дней, лишил нас письменного ответа первого на это философское кредо его новообретенного друга.
Приверженность последнего к Канту проявляется в письме тем резче, что за ним сразу же следует весьма неблагоприятный приговор «субъективному спинозизму» «нашего друга Фихте». 76Кёрнер испытал такое же удовольствие от чтения рукописи, как и Гёте, хотя как старый друг он позволяет себе различные критические замечания. Например, он считает, что Шиллер зашел слишком далеко, что он слишком много ссылается на кантовские предложения, хотя его аудитория «шире, чем у Канта», и что он рассматривает эстетическое воспитание скорее как средство, чем как самоцель. (7 ноября) Соответственно, Шиллер также гораздо ближе к нашему философу, чем Кёрнер. Однако пренебрежительная дискредитация Гердера, которая уже была высказана Гете – «Гердер не любит их (эстетические письма) как кантовские грехи и дуется на меня по этому поводу», – пишет Шиллер 7 ноября, – в более позднем письме Кёрнера (40 ноября) называется патетикой, проистекающей из нетерпимости и самодовольства. «Неужели он не нашел в Ваших письмах ничего, кроме кантовских идей? И даже если он не совсем согласен с Кантом, может ли он не признать высокий характер, его (его?) способ философствования, если он способен на беспристрастное суждение?». – Что касается «второй доставки» эстетических писем, которая «стоила ему больших усилий» (4 дек.), Шиллер считает, что упрек Кёрнера в том, что он «кантисирен», «к сожалению (!) еще более заслужен». То, что это «кантисирен» здесь, однако, относится только к трудности материала, ясно из предложения, которое следует сразу за этим. «Но иначе и быть не могло, как только разработать окончательные причины. Тем не менее, я надеюсь, что в нем наблюдалась большая простота, чем та, к которой до сих пор привыкли». (Дек. 19) – В последнем письме 1794 года, наконец (Дек. 29), он выражает «безмерное удовлетворение» собой. «Моя система теперь приближается к зрелости и внутренней последовательности, которые гарантируют ей твердость и продолжительность… Все вращается вокруг концепции взаимодействия абсолютного и конечного, вокруг понятий свободы и времени, власти и страдания.
Такое же приподнятое настроение выражено в первом письме нового года.
1795
Кёрнеру, которому он посылает в продолжение эстетических
В более ранних письмах (например, от 12 июня и 4 июля 1794 года) вердикт о Фихте, на которого Шиллер изначально возлагал большие надежды, более благоприятен, поскольку Шиллер возлагал на него почти большие надежды (ср. Гумбольдт – Шиллеру 22 сентября 1794 года).
