style="font-size:15px;"> Я криво улыбнулся и сошел на землю.
«Дежурные комплименты, уж это точно. Лучше бы он меня обругал…».
Виктор же Иванович, казалось, уже забыл обо мне. Он помахал рукой девушке и крикнул: «Агата! Ну, кто там следующий?»
Мне было стыдно смотреть на нее. Конечно, она все видела. И понимает лучше меня, как плох я был сейчас, как бесполезна вся моя жизнь…
Не смея поднять глаз, я зашагал по пустырю.
«Сам летит…. Кой черт сам! Хаос, мешанина и каша, – вот что такое ваш полет… еще и ревет в лицо этот дурацкий мотор…»
***
– Ну, как прошло? – спросил сосед. – Понравилось?
Он сидел там же, у оврага. Велосипед лежал рядом, под кленом. Земля вокруг была усеяна сухими листьями и семечками-крылатками.
– Чему тут нравиться…, – вздохнул я, поднимая велосипед. – Не самолет, а необъезженная лошадь… – Как они вообще летают… – И занес ногу над седлом.
Сосед пожал плечами. Затем поднял семечко и подбросил. Ветер подхватил его и понес вдоль берега. Оно поплыло в воздушных токах, покачиваясь и кренясь, но всегда возвращаясь к равновесию, то опускаясь к самой воде, то возносясь; потом взмыло, подхваченное порывом ветра, и скрылось за деревьями.
Какое-то время я смотрел ему вслед.
Оно летело не сопротивляясь. Ветер сам нес его.
Я слез с велосипеда.
Сосед взял еще семечко. Повертел его в руках. Подломил крылышко и снова бросил. Оно упало в воду свечкой.
Я опустил велосипед на землю.
– Извините, – сказал я. – Вы еще побудете здесь?
И не дождавшись ответа, понесся обратно, к аэропланам.
***
Город снова плыл под крылом. День уже вошел в силу и аэроплан покачивало в восходящих потоках. Как кленовое семечко.
Теперь, когда я не боролся с самолетом, а триммером уравновесил его в воздухе, я смог худо-бедно контролировать полет, и скованность первых минут сменялась радостным удивлением от того, что я парю над землей, и ревет мотор, и там, внизу, прохожие, должно быть, глядят вверх и не догадываются, что это я, Йорик, сам управляю настоящим аэропланом!
Под руководством Аркадия я выполнил несколько разворотов, покружил над пустырем, старым городом и снова вернулся к пустырю.
Аркадий оказался невозмутимым, флегматичным человеком, которому было, кажется, все равно, летать или сидеть на земле, пилотировать самому или отдать управление новичку-перворазнику.
Время от времени он доставал ядовито-красный термос, расписанный аляповатыми цветами, пил из крышки, зевал и поглядывал за борт.
Вместо положенного одного круга мы сделали три, и выскочив из кабины после посадки я тотчас же снова занял место в хвосте очереди.
Когда я подошел к палатке в четвертый раз, день уже клонился к вечеру. Аэропланы были на земле, и последние пассажиры отбывали с пустыря.
Агата посмотрела
