Ремингтон.
– Чего? – Лосев смотрит на товарища. – Варежка цела?
– Я в черенок стрелял.
– Не может быть! – Секачев подпрыгивает. – Я сбегаю!
– Идите оба. Одному не унести. Задача понятна?
– Я тоже схожу. Помогу им.
– Нет, Леня! Мы дровами займемся. Давай винтовку, убрать надо.
Ермаков с неохотой передает винтовку, как мать младенца, ревниво смотрит. Меркулов ее механически разбирает, складывает в чемодан, окликает уходящего Лосева.
– Витя! Палатку оставьте. Все остальное тащите во двор, под навес. Керосинку не забудьте! Сопрут. Колесико прикрутите, вонять будет.
Лосев и Секачев идут через сугробы по снежной тропе. Покосившийся забор, калитка. На озере тропинка переходит в неровную цепочку следов. Нелепые фигуры в ушанках и ватниках выглядят карикатурно. Один высокий, другой маленький, как клоуны-недотепы, изображающие заключенных.
•
Бревенчатая баня с пристройкой, крыша под одеялом снега, из трубы вьется пробный дымок. Вдоль забора навес, под ним поленница. Ермаков выворачивает массивный чурбан на середину двора, снимает телогрейку, вешает на столб, берет колун. Из предбанника выходит Меркулов.
– Леня, оставь! Рубщики справиться не могли, витая древесина. Покурим? Баню я затопил, часа через два нагреется. Париться любишь? Дай сигарету.
– Я русскую баню люблю. – Ермаков достает из фуфайки сигареты, угощает Меркулова.
– А я про что, – тот чиркает спичкой, делает руки домиком, прикуривает. – Веники есть, березовые.
– Вы не поняли, Игорь Валентинович. У вас печь дачная, каменка открытая, железо. Это ерунда. Русскую баню топят, угли горой, заслонку закрывают, и выстаивают. Не только камни, кирпич нагревается, стены. Такой пар кости лечит, а железо горячее, пока дрова горят.
– Сразу видно, парень деревенский. Ты где так стрелять научился? Дырку сделал, лопату испортил.
– Почему испортил. Шнурок продеть, на гвоздь повесить, чтоб лопата место знала.
– Во как! – Меркулов удивляется.
Ермаков надевает рукавицы, примеривается к чурбану.
– Леня, не мучайся! Его бензопилой надо брать.
– Делов-то.
Колун взлетает и падает на массивный чурбан, откалывая боковину. Ермаков не колет через центр, идет по кругу. Скалывает очередное полено, делает шаг, поворот, следующий удар. Он поворачивается и кланяется, словно отвешивает усердные поклоны в пояс. Поленья с визгом отваливаются одно за другим, ложатся веером. Колун взлетает, словно работает паровая машина, чурбан худеет на глазах, сверкает белая древесина, в воздухе пахнет свежей березой. Через пару минут чурбан разделан под орех, раскрыт как розовый бутон, распластавшись поленьями во все стороны. Ермаков как будто не запыхался, только глаза блестят.
– Высохнут, от комлей угли самые жаркие.
– Значит, ты в деревне вырос?
– В деревне родился, потом в город переехали, –
