в нём не было. В нём вообще не было ничего кроме тупого, первобытного превосходства сильного над слабым.
– Я не скажу, – проклиная себя за трусость, пробурчал Ростик.
– Громче! – зарычал Вид, отвратительно брызжа слюной. В тот же момент на его плечо опустилась рука брата.
– Я не скажу! – быстро повторил парень.
– Отпусти его, – Зубаха миролюбиво улыбался, – он никому ничего не скажет. Потому как знает, что за его акцией последует наша реакция, правда Ростик? Тебе не стоит сердить моего брата, однажды он может не рассчитать силы и случайно причинить тебе вред. А теперь беги, слушайся отца и брата.
Он повернулся и пошёл прочь, а Овидий с силой притянул его к себе и резко бросил в сторону, затем постоял немного над ним с угрожающим лицом и тоже тяжело удалился.
«Ну, доберусь я до вас! Настанет день, когда вы у меня в ногах валяться будете, проклятые ублюдки!» – зло подумал Ростик.
Он встал, стряхнул с себя пыль и весь оставшийся путь до дома Гжелки, проделал в сладких думах о различных вариантах скорой мести. Добравшись до её жилища, он перелез через забор и проторенной уже дорожкой, быстро прошмыгнул к заветному окошку, где была комната девушки. Осторожно заглянув внутрь, он в последний момент успел заметить обнаженную спину, которую в следующий миг скрыла белая с вышитым на ней узором длинная рубаха.
– Гжелка! – громким шепотом позвал он, досадуя, что не выглянул на минуту раньше.
Девушка обернулась, улыбнулась, затем осторожно прикрыла дверь в комнату и высунулась в окно.
– Привет, Ростик! – игриво сказала она, нарочито высовываясь из окна так, чтобы её груди осторожно выглянули из-под рубахи, давая разыграться фантазии.
Гжелка была красива, молода, с белозубой улыбкой и темными волосами, её пышные формы будоражили умы многих мужчин в этой деревне, и она знала об этом, потому ощущала себя единственной и бесконечно желанной девицей здесь. Не то, чтобы она была действительно единственной, просто её любовь к жизни была настолько велика, что затмила такие качества как скромность и сдержанность. За это Гжелку любили все, но вместе с тем это ей и мешало, потому что, во-первых, никто не воспринимал её как серьезную спутницу жизни, а, во-вторых, глядя на её мать, все понимали, что пышность её форм – признак вовсе не природной красоты и притягательности, а первый симптом совершенно тривиальной полноты.
– Ты куда собрался, лешего увидел? – широко улыбнулась она, обнажая ровненькие белые зубки.
– И ты туда же, – насупился Растимир. – Что вы этого лешего забыть то никак не можете?
– Ну, извини, извини, – не переставала улыбаться она. – Так ты все-таки куда?
– Отец попросил к лесу сходить, посмотреть, что там с силками, – произнёс он заранее заготовленную ложь. – Наше свидание завтра в силе?
– Если ты не передумал,
