из-за него мы ничего не принесем.
Пьер вдруг уловил какое-то движение в воде и дал нам знать коротким свистом. Я молилась про себя, чтобы форель не клюнула на крючок и вернулась к своим собратьям, но отчетливо видела ее – она плавала совсем рядом с наживкой Пьера. Она уже открыла рот, чтобы схватить наживку, но тут Прескотт, которому надоело ждать, кинулся к нам, весело мяукая. Форель испугалась – и только ее и видели. Пьер вне себя бросился на Прескотта. Папа велел ему успокоиться, но это не подействовало, и он очень рассердился. Несколько минут они мерили друг друга взглядами. Наконец Пьер бросил на землю свою удочку и убежал. Всех нас в очередной раз изумила его необузданная ярость, и горечь поднялась в наших сердцах.
Через несколько минут Жиль поймал форель и гордо положил ее в ведро. Я чудесным образом получила разрешение оставить ее себе и, вернувшись домой, поместила ее в банку на комоде в моей комнате. Я решила назвать ее Кароль.
Под вечер я увела Жиля в большую библиотеку, чтобы дать ему первый урок чтения и письма. Он делал колоссальные усилия, расшифровывая каждое слово. Стало ясно, что перед нами стоит весьма непростая задача. Он переписывал алфавит снова и снова, не унывая, потому что в нем жила огромная жажда учиться.
– Теперь опиши нашу рыбалку, – сказала я ему.
Он писал медленно, прикусив язык. Я с волнением прочла его рассказ. Его лихорадочно написанные буквы вышли кривоватыми, как будто им было трудно выбраться из его воображения и они помялись по дороге.
Вернувшись в свою комнату, я увидела, как Прескотт ест Кароль на моем голубом ковре. Я отчаянно закричала и бросилась на него, чтобы прогнать из комнаты. Он облизнулся, зубы его были красны от крови Кароль, чье маленькое тельце он уже успел наполовину растерзать. Вошла Мария и остолбенела, потрясенная открывшимся зрелищем. Слезы потекли из ее вытаращенных глаз, и она завизжала. Мы обе бились в истерике, и папа рассердился.
– Прекратите хныкать! Прескотт – кот! А коты, если не указано иное, едят рыбу! – сказал он.
Инцидент был исчерпан.
Когда одним апрельским вечером 1909 года я вернулась из школы, в доме было тихо. Беспокойство охватило меня: я не понимала, куда все могли уйти в час, когда мы обычно собирались вместе. Я побежала в кухню, но и там никого не было. Даже плиту не затопили. Я поспешно направилась в комнату Марии. Она сидела на ковре с Пьером и двумя слугами. Алия выглядела озабоченной. Тревога захлестнула меня.
– А… куда они все ушли?
Алия встала и взяла меня за руки.
– Дедушка с мамой пошли на общественное собрание по поводу событий, случившихся в Адане. Они скоро вернутся, – объяснила она.
– А… что за события? – спросила я срывающимся голосом.
Она поколебалась, бросила вопросительный взгляд на второго слугу. Пьер повернулся ко мне.
– Турки вырезали множество армян! – сказал он.
Мария посмотрела на него, на ее лице был написан ужас, а Алия, рассердившись, велела ему идти в свою комнату.
– Не понимаю, почему нельзя сказать, что случилось,
