видом, выплеснул драгоценное содержимое алхимической склянки прямо в ночную вазу.
Это повторилось и на следующий день, и в день после этого.
Ведь Элиза не сказала никому. Она лишь снисходительно смотрела из вороха перин на него, с удовольствием замечая, как ненависть понемногу сменяется ужасом и безысходностью. Хотя при этом она, несмотря на адскую боль в груди, набирала как можно больше воздуха, предчувствуя, что через мгновение Николя мог кинуться просто душить ее.
Даже после того как Элиза оправилась, Николя не сдавался и продолжил открываться ей.
Элиза ломала его долго, но добилась успеха. Последняя капля была не самой примечательной, но она стала решающей:
Холодным осенним вечером они возвращались вдоль начавшего подмерзать пруда. Они были в полном одиночестве, если не считать успевшего продрогнуть мопса Никки, заключенного в ее крепкие объятия. Единственным звуком на всю округу была мирная беседа Элизы с этим подвывавшим Никки и ее собственные шаги. Николя никогда не раздражал ее шумностью походки.
Все поменялось в мгновение. Спокойно следовавший рядом Николя вдруг просто схватил ее в охапку и ринулся с берега прямо на тонкий лед. Элиза каким-то чудом лишь успела швырнуть своего мопса в сторону ограды деревянного лодочного причала и тут полынья проломилась. Элиза не почувствовала холода. Ледяная вода, сомкнувшаяся вокруг, казалась какой-то прожорливой сворой, вырывавшей кусок за куском из ее тела. Она билась как могла и, кое-как цепляясь за поводок запутавшегося в ограде мопса, выбралась на прогулочную лодчонку.
Элиза схватилась за весло, продолжая чувствовать заполненные иглами «укусы» холода, но только тогда полностью поняла, что произошло.
Она стояла, сжимая поднятое весло, оглядывая Николя рычащего и захлебывавшегося в ледяной воде. Элиза испытывала множество противоречивых чувств, но, по услышанным позже словам Николя, он увидел в ее лице лишь полнейшее разочарование.
Элиза вставила весло обратно в уключину и развернула древко ему.
Несмотря на полученную Николя устную и материальную благодарность за спасение «шаловливой, но милейшей малютки, коя когда-либо рождалась в роде Бенуа», на следующее утро он слег с жаром. Элиза лично проконтролировала приготовление бульона на бараньих костях и приправах, и лично пришла поблагодарить спасителя, чей подвиг она так живописала домочадцам.
Она стояла возле кровати Николя наклоняя мисочку бульона из стороны в сторону, но не пролила ни капли. Насладившись знакомым запахом, не так уж плохо повторявшим тот самый эликсир, она кротко кивнула и поставила мисочку на стол возле кровати.
– Никки, я надеюсь, ты поправишься и докажешь мне свои умения каким-нибудь другим способом, – сказала Элиза, – этот мне уже не интересен.
С тех
