вниз на людей, – послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, – Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, – звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, – А вот о них! – На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья – в красной рубахе и с седой длинной бородой, – в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, – Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!
В зале послышались смешки.
– Шороху на небе и земле, война на небе и земле, – пропела Элья, – Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…
Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.
– Квасите, бездельники? – спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, – Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!
На этот раз смех уверенно прошелся по головам.
Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.
– И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, – пела Элья под бодрый шаг куклы, – Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…
– С тех пор стали строиться города, по морю начали ходить корабли, – произнес голос за ширмой, а по синему деревянному морю проплыл не менее деревянный корабль, – Еда вариться в котлах, сталь коваться в кузницах, бабы стали брюхатиться быстрее, – за пузатой пастушкой погнался какой-то мужичек без штанов и в одной шерстяной шляпе, а та спрятала вышитые румянцем щеки в тряпичные ладони на палках, – Ой, а в этом, кажется, виноват совсем не Мудрец!
Пока пропойцы занимали свои глотки хохотом, у Фолкмара болели его старые колени. Кроме коленей болели так же и старые раны, и шрамы от этих ран тоже. В кишках засело, он подозревал, острие стрелы, которое все время упиралось в бок. Со временем оно, видимо, сточилось или ему просто надоело одно и то же, и он ощущал колкость только когда чихал. Иногда Фолкмар ловил себя на мысли, что не любит чихать. Он столько раз умирал и воскресал, что уже потерял счет. Каждый раз смерть оставляла на его теле какой-нибудь шрам, а что еще хуже – воспоминание. От одного он отходил быстро, вставая почти сразу, от другого оправлялся долго, тяжело, проклиная все на свете. Особенно ту куклу в черном с зелеными пуговицами вместо глаз, которая и была повинна в его страданиях. Это она сделала так, чтобы, умирая, он каждый раз вставал. Иной раз он помрет совсем невинно, от старости, дряхлые кишки даже никто не пронзит копьем, глотка не захлебнется в соленой морской
