страшно.
Когда, плача и крича, я зову маму, последняя просьба моего отца всплывает в памяти.
А, точно!
Закрыть…
Бум.
Я дергаюсь от громкого звука, все тело дрожит, я широко распахиваю глаза. Думаю, может, это просто фейерверк. Я все еще слышу их иногда, прямо за окном, те, что еще пускают в честь прошедшего Дня поминовения[5]. Они окрашивают небо в красивые яркие цвета. Глядя на них, я чувствую себя счастливым и улыбаюсь.
Но сейчас я не чувствую себя счастливым, и я не улыбаюсь.
Мне кажется, что это был не фейерверк.
Я все равно закрываю уши, хотя, может быть, уже слишком поздно. Я изо всех сил стискиваю уши руками, уткнувшись лицом в мягкую игрушку, чтобы ничего не слышать.
Так я и лежу долгое время. Мне сложно определить, сколько прошло времени, но, возможно, и несколько часов.
И я знаю, что должен ждать, пока не выглянет солнце и не зальет светом мою комнату, но у меня уже болят мышцы. Тело устало и занемело, шея ноет. Здесь становится трудно дышать.
Решившись, я набираю номер, который назвал папа. 911. Отвечает женщина, но я ничего не говорю. Папа не велел мне ничего говорить. Он просто сказал мне набрать номер.
Я ползу на животе, помогая себе руками, а затем хватаю Бабблза и на цыпочках выхожу из комнаты, стараясь идти как можно тише. Я обещал папе, что не буду спускаться вниз, поэтому не хочу, чтобы он меня услышал.
Он не должен знать, что я нарушил обещание.
У меня внутри все сжимается, пока я пробираюсь по темному коридору. Всюду тихо и слышен только скрип деревянных половиц, а также шум потолочного вентилятора. Я осторожно спускаюсь по лестнице. Это все напоминает мне рождественское утро, когда я украдкой заглядываю под елку, проверяя, не приходил ли Санта и не принес ли мне подарки, завернутые в яркую бумагу и сверкающие банты.
Но это не рождественское утро.
И то, что я обнаруживаю, спустившись по лестнице, – это не подарки, подписанные моим именем. Нет радости. Нет ощущения чуда.
Есть только неописуемый кошмар.
Кровь.
Страх.
Крик.
Мой крик.
Я зажмуриваю глаза, пытаясь прогнать увиденное. Затем снова их открываю.
Это все на самом деле, это реально… о нет, это происходит на самом деле!
Бабблз выскальзывают из руки, падая в лужу красного цвета, которая растеклась из дыры в голове моего папы. Рядом с ним лежит пистолет – точно такой же, который я видел в фильмах и телепередачах.
Мама тоже лежит рядом с ним. У нее что-то обмотано вокруг шеи, из-за чего ее рот открыт, а глаза выпучены. Мне кажется, что это рабочий галстук моего отца.
Он фиолетовый.
Я ненавижу фиолетовый. Это самый ужасный цвет, который я когда-либо видел.
Мама не смотрит на меня, хотя ее глаза открыты. Она безмолвна и неподвижна, как и папа.
– Мамочка? – едва ли это похоже на мой голос. Он такой высокий и писклявый, слова вязнут в горле,
День поминовения (
