style="font-size:15px;"> – Я их не подниму, – жаловалась она Ане. – Не смогу.
Аня отговаривала её от аборта. Владимир Николаевич жену не понимал. Она и сама ругала себя за вмешательство в чужую жизнь.
– Неправильно это, – говорила она. – Умом понимаю, а принять не могу. Я как подумаю, что ребёнка убивают…
– Не ребёнка, – поправлял её муж. – Набор клеток, говорят, – добавлял он неуверенно.
– Да, прости. Личное это…
Вероника уехала к родителям в Коломну, связь с ней прервалась, и Залесские так никогда и не узнали, родился ли её четвёртый ребёнок. Вот только эта ситуация сильно повлияла на Аню.
– Знаешь, – говорила она, – а ведь мы могли бы усыновить её ребёнка, когда он родится. У меня есть знакомые в опеке. Вероника бы отказалась, а мы бы взяли.
Она даже порывалась поехать в Коломну, выяснить судьбу женщины, но так никуда и не поехала. Месяц спустя Аня с Владимиром взяли из детского дома пятимесячную малышку Яну. А через полгода Аня умерла от осложнений, вызванных гриппом.
Для Владимира Николаевича так и осталось секретом то, как им удалось сохранить в тайне удочерение. Ведь даже скрывать не пытались. В то время завод, переживший лихие девяностые, нулевые уже не выдержал и обанкротился. Хорошо ещё, что успели перевести служебные квартиры в личную собственность, иначе остались бы без кола и без двора.
В поисках лучшей жизни супруги переехали в Москву, сняли небольшую квартирку, устроились на работу: Аня в школу, Владимир охранником в торговый центр. Не весть что, но Аня утверждала, что стоит только начать и даже в их возрасте возможно добиться многого. Неплохо помогала и сдача квартиры в родном городе.
После смерти жены Владимир Николаевич Москву бросил. Он и прежде считал, что поменял шило на мыло, но жене не перечил: хочется ей да и ладно. После уже не стало смысла куда-то рваться, жить на птичьих правах в чужой квартире, толкаться в шумном метро.
Заводские дома признали аварийными, жильцам выделили квартиры в новых домах. Травкин, получивший взамен своей комнаты комнату в квартире на три семьи, встретил Владимира Николаевича с плохо скрываемой завистью.
– Двушка у вас, конечно! Подсуетились! Вовремя ребёнка заделали! – возмущался он.
В тот день Владимир Николаевич впервые ударил человека. Травкин заверещал, призывая на помощь свидетелей, но стоявшие рядом люди сделали вид, что ничего не видели. Кто-то даже решил, что так ему и надо.
Несколько лет спустя они снова встретились на одном заводе, в одном цеху, и Травкин продолжил негодовать. Он завидовал всему: пенсии, квартире, годовой премии и зарплате. Новому велосипеду Залесского и то завидовал. Ему всё казалось несправедливым и неправильным. Владимир Николаевич уже и внимания на него перестал обращать: жужжит себе над ухом как надоедливая муха да и пусть жужжит. Вреда от него никакого, впрочем
