сплюскивалась и вытягивалась и всё снова и снова, снова и снова. Резкая боль между лопаток. Абсолютно неграциозно я рухнул на острую гальку, едва успев выставить вперёд руки. Только теперь я понял, что окружён, но пока что моё представление об окруживших заканчивалось на синих остроносых сапогах с причудливой вышивкой и изумрудных шароварах, в них заправленных.
От неожиданности я на время потеря дар речи. Послышались голоса, смех… такой знакомый. «Сапоги-и-шаровары» начали поочерёдно меня пинать, кто-то начал бросать в меня острую гальку. Лица поднять мне не давали, с риском потерять глаз, если только, поэтому я окончательно пригнулся к земле, закрывая голову руками. Сквозь гоготания толпы и их каркающие реплики я различил, как возмущается Одуванчик и как плачет Антарес, о котором я совсем забыл! Младший брат всю поездку провёл совершенно беззаботно, в мире грёз, чем несказанно облегчил мне жизнь, но позволил о себе забыть. Побои с камнепадом прекратились и «Сапоги» замолчали, как ни странно, но меня это совсем не радовало. Теперь всё безмолвие гор ИстАрь захватил надрывный плач брата. Неожиданно даже для себя самого я вскочил и ринулся к своей кобыле, попутно выхватив у одного из «Сапогов» какой-то клинок из ножен. Возле Одуванчика «Сапогов» было двое – на обоих тёмно-бирюзовые кафтаны с вышивкой как на обуви, на головах у них были платки в цвет шаровар. Один тщетно пытался успокоить беснующуюся лошадь, а другой заглядывал в колыбельку.
– НЕ СМЕЙ! – не столько с угрозой, сколько с отчаянием прорычал я.
Теперь все смотрели исключительно на меня… Сжав рукоять(явно одноручного) клинка двумя руками я, не успев придумать ничего лучше, принялся махать ей в воздухе. Делал я это, очевидно, настолько же быстро, насколько и не умело, заставляя тонкое лезвие постоянно свистеть и чертить серебристые кривые в редком горном воздухе. Обнаружив, что «Сапоги» явно сомневаются в моей адекватности я вонзил своё оружие в колено Второму и толкнул его на Первого, взлетев на Одуванчика, которая тут же начала брыкаться как ненормальная, потому что те Двое пытались её схватить. Антарес разразился новым оглушительным визгом. Опасаясь, что он выпадет, так как ремешки, до этого помогавшие ему не выпадать, были разрезаны. Я взял его на руки и крепко прижал, рискнув общаться с Одуванчиком исключительно мысленно. Она слушала и ретировалась назад мелкими шагами. «Сапоги» наступали. Я почувствовал, что плачу. Во рту слёзы смешались с песком и кровью. Мне ничего не оставалось, кроме как следить за движениями врагов и лишь крепче прижимать хнычущего брата, шепча ему что-то нечленораздельное, но отдалённо похожее на «всё хорошо».
«Сапоги» продолжали наступать, время от времени то один, то другой выскакивал вперёд, расчерчивая перед самым носом Одуванчика сияющую полосу шашкой. Отклоняясь назад, кобыла то и дело скользила и спотыкалась, а я отчаянно пытался сохранить равновесия, уже не слыша ничего кроме собственного сердца и испуганных хрипов лошади.
– ЧТО
