немых виниловджаза и Окуджавы
сверху лежат уныло…
Кто это все исправит?
Правило у сонета —
все началось с букета…
Мне кажется, мой друг Артем Бонкин – потомок Эрнеста Хемингуэя: широкоплечий мачо, обладатель роскошной бороды, бывший борец. Чрезвычайно начитан. Немного страшно воображать, какие таланты и идеи скрывает баррикада его массивного лба…
Однако комплекс общественной неполноценности отвадил Бонкина от любой творческой активности. Он бросил музыкальное училище за два месяца до выпуска. Оставил увлечение живописью. Работал поочередно: поваром, строителем, сантехником, мясником и технологом в пивоварне. Пропустить по рюмочке он отказывался. В том смысле, что ни один тост не пропускал…
Слоняемся мы, значит, по Донецку. Идем мимо филармонии. Фасад ее пестрит масштабной афишей – «Вечер русского романса».
– Вот она – контора сплетен, – сказал мой друг. – Духовики вечно спорят, у кого член короче. Пианистки – ходячий комплекс жирных задниц, – Бонкин, выдержав паузу, воодушевился. – Мне, кстати, монтировщики денег должны. Пошли заберем, в кабак сходим!
Пока вахтершу на служебном входе отвлекал случайный пьяница, мы незаметно просочились в здание.
Дальше – гримерная, где статные артисты фиксируют перед зеркалами натужную осанку. Особенно выделялась среди артистов некая Лилия Эдуардовна. Эта женщина беспрерывно гладила свои волнистые бока сквозь шелковое платье. И беспрерывно говорила о Пушкине.
– Только вслушайтесь, – не к месту говорит прима. – Белеет парус одинокий…
– Далеко уплыл, – дополнил Бонкин.
Из гримерной нас достаточно быстро выгнали.
Около буфета я отметил трогательного старика. Пожилой щуплый мужчина вкладывал в жидкий букет таинственное рукописное послание…
Зашли в концертный зал. Бонкин все повторяет:
– Сейчас… Вот сейчас… Сейчас будет шоу!
Элегантная Лилия Эдуардовна пела, широко расставив руки. Чувствовалось неукротимое рвение обнять каждое зрительское сердце.
Со сцены звучало:
– Лишь одинокие астры осенние…
Произведение завершалось интенсивной клавишной импровизацией. Лилия Эдуардовна тем временем подошла к роялю. Схватила с крышки инструмента тот самый букет с запиской. Резким движением упоения собой швырнула его в зал. Букет приземлился между двух пустующих сидений.
– Спасибо, родные, – вспыхнула прима.
…А монтировщики нам деньги так и не отдали. Думаю, занавес можно опускать.
3. Все сначала
(История одержимости)
Доброй ночи, одиночество!
Здравствуй, разума тюрьма!
Жить назло любым пророчествам
клялся зеркалу спьяна…
Доброй ночи, совесть-дура,
и тебе привет, любовь!
Две бесформенных фигуры
между двух тупых углов…
Все
