уверенно выпалил:
– «Демоны Динтура»!
Халим сдержанно улыбнулся. Не похоже, что чрезмерно гордится своим учеником. Вроде бы так и должно быть. А вот для ребенка верный ответ значил многое.
– Молодчина! – Он снова по-дружески меня подтолкнул. – Тот, кто удерживает в памяти истории – и вправду молодец. Это у тебя в крови, – нацелил он палец мне в грудь. – Работай над собой – и станешь величайшим сказителем, которого видел мир.
Я тоже натянул на лицо фальшивую улыбку, задрожавшую на губах, словно пленка на вскипяченном молоке. Похвала Халима затронула тот тайник души, о котором я старался забыть. В подобных тайничках кроется память о родителях, а мне вспомнить было решительно нечего, поэтому там царила пустота. С губ слетел вопрос, который я задавать не хотел:
– Что ты знаешь о моей крови, Халим? – Он замялся, обдумывая ответ, но я его опередил: – Кем были мои папа и мама? Ты никогда о них не говорил, а о крови упоминаешь то и дело.
Халим прищурился, бросив на меня добрый сочувственный взгляд, и пожевал губами, словно подыскивая нужные слова.
Ну да. Какое еще лицо должно быть у человека, пытающегося ответить на вопрос сироты? Тем более что вопрос этот зрел годами.
– Твои родители были подзаборной швалью. – Голос раздался из прохода слева от меня. Звучал он мягко, словно лил мед на мою израненную душу, а вот смысл…
Я обернулся.
Из темноты, шурша струящейся волнами юбкой, вышел Махам. Еще на нем была рубашечка из той же мягкой эластичной ткани. Прачка красила его сценический костюм несколько раз и наконец добилась небесно-голубого цвета, каким сияет изнутри сапфир. Лицо у Махама острое, как грань ножа, глаза – узкие щелочки, отсвечивающие оттенком взрыхленной земли. Вероятно, этот человек сам себе напоминал крупного гордого кота, вот только для меня был презренным земляным червем.
Я прожег его гневным взглядом, стараясь сдержаться, хотя грудь от его слов заходила ходуном.
Махам ласково провел рукой по жидкой клочковатой поросли, которую считал аккуратно подстриженной бородкой, затем накрутил на палец свисающий с виска жирный, завитый на конце локон.
– Твои мама с папой были грязными проходимцами, джи. Рылись в отбросах и продавали то, что удавалось выловить из мусорных куч. Однажды на свалке они нашли жемчужину. Тебя, Ари.
Халим крепко обхватил меня за плечи, впившись пальцами в плоть, которой на костях почти не было. Я чувствовал на себе пронзительный взгляд, каким хозяин театра окидывал меня с младенчества. Спокойно… Не злись…
– И что им оставалось? Тебя продали. – Махам растянул губы в холодной ухмылке. – Как должен был поступить Халим? Он тебя забрал. – Махам приложил руку к сердцу, изображая корчи от нестерпимых мук. – Есть у него такая слабость, подбирает все подряд.
Я не стал спорить, стиснув зубы так, что, по-моему, парочку сломал.
– Махам, мы одной касты. Мы – Оскверненные.
Лицедей моргнул. Пару раз двинул челюстями,
