О родителях я тебе расскажу в другой раз… если будешь хорошо себя вести. Джи-а?
Я промолчал, разглядывая свои босые ноги. Что тут скажешь? Думай не думай… Халим отказал в ответе, о котором молила каждая клеточка моего тела. Что нового я сегодня узнал? Набившие оскомину обрывки старой истории о том, как меня бросили в детстве.
Глаза заволокло влагой. Я моргнул, и слезы потекли по лицу, проложив себе ту же дорожку, что и плевок Махама. Засопев, снова вытерся подолом рубахи, сознавая, что чище от этого точно не стану.
Ужасно, когда ребенка лишают прошлого, молчат о его родителях. Нет ни одной ниточки, которая связывала бы тебя с другим человеком. Работа не в счет. В душе – полная пустота. Ты один в мире, да еще и ничего толком собой не представляешь… Можно сойти с ума.
Фамилии своей я не знал, лиц родителей не помнил, голосов – тем более. Никаких воспоминаний о материнских ласках, о родных запахах… Только и остается, что думать: ты рожден для работы в театральном трюме. А ведь все иначе! Я появился на свет, чтобы существовать в мире фантазий и сказаний – и как раз этой возможности меня лишили. Приходится лишь слушать да наблюдать.
В желудке возникла гулкая пустота, правда, уже иного рода. Я приложил руку к животу. Вымотался. Возбуждение схлынуло, и на смену ему пришел голод, а утолить его нечем.
Откашлявшись, я подавил горький всхлип. Усталость взяла свое: пора лечь в кровать – и сон заменит еду. Решение казалось разумным. В конце концов, во сне мы забываем и горести, и боли нашего мира. И терзающий голод тоже.
Я в который раз осознал, что пока еще совсем мал, и обширное помещение трюма напомнило мне об этом с удвоенной силой.
До потолка не дотянешься – от пола до сцены запросто уместятся шесть таких мальчиков, как я. Стены сложены из огромных грубо обработанных камней размером побольше моей головы.
Приспособления, добавлявшие достоверности идущей наверху пьесе, по сравнению с тощим детским телом выглядели отвратительными чудовищами. Решительно все здесь подчеркивало мою незначительность.
Вот о чем говорил Махам; на то же невольно намекал и Халим.
Я потряс головой, пытаясь избавиться от грустных мыслей, и побрел к дальней стене. Здесь никакого оборудования не было, и я, насколько мог, поддерживал в этом углу чистоту.
Из трещин в каменном полу торчали деревянные балки с укрепленными небрежно залитым цементом основаниями. По их верхушкам шли плоские доски, образовывая под потолком грубую площадку. Никаких лестниц для того, чтобы забраться наверх, в трюме не имелось.
Впрочем, в одной из деревянных колонн там и сям торчали могучие – толщиной не меньше пальца взрослого мужчины – гвозди. Добыл я их (а если говорить прямо – украл), порыскав в куче материалов для сценических декораций, что закупил Халим. Забить гвозди в балку было далеко не просто. Вместо молотка приходилось пользоваться кирпичами, которые после нескольких ударов разваливались. Так что новые
