попасть ногой в противника, но дотянуться не сумел. Халим оттащил меня от лицедея и снова тихо выругался.
В глазах задыхающегося от ярости Махама зажегся опасный огонек:
– Ах ты тварь! Гутийя!
Мое зрение застила белая пелена, затем ее цвет окрасился в алый. Махам влепил мне такую пощечину, что по сравнению с ней звук грома, который я извлекал во время пьесы, показался не более чем мягким хлопком.
– Кутха!
Еще одна оплеуха…
Халим не стал останавливать Махама, зато держал меня, чтобы я вновь не бросился в бой. Правда, он что-то крикнул моему врагу. Я не разобрал, что именно, – слова прозвучали глухо, словно из-под воды.
Махам снова занес руку; его глаза пылали в узких щелочках век.
– Довольно! – крикнул Халим. – Если убьешь мальчишку, в трюме будешь вкалывать сам! Джи-а?
Он выставил вперед руку, защищая меня от лицедея.
Тот со свистом втянул в легкие воздух, опустил руку и уставился мне в глаза. Откашлявшись, плюнул мне в лицо комком коричневой слизи.
Плевок угодил в щеку, стек на подбородок, и я напрягся в руках Халима, но вырваться не удалось.
– Хватит! – Его руки сжали меня еще сильнее, и я сдался, после чего Халим, удостоверившись, что мой запал иссяк, разомкнул объятия.
Задрав подол своей единственной рубахи, я утерся. Теперь моя одежда запятнана не только пылью, машинным маслом и грязью, но еще и слюной Махама. Парна…
Махам постоянно гонял во рту тянучку из листьев, смешанных с пастой лайма. Дешевый жевательный табак придал его плевку коричневый цвет. Подобная жвачка вызывала нездоровую эйфорию, и у многих довольно быстро развивалась зависимость.
Я испытывал к этой гадости жуткое отвращение – главным образом потому, что ее жевал самый жестокий человек, которого я знал в своей короткой жизни, и пятна от его плевков виднелись на полу театрального трюма.
Я уставился на испоганенный подол рубахи так, что едва не прожег ткань взглядом.
Наконец Халим вывел меня из задумчивости:
– Ты, часом, не свихнулся, мальчик? А? Ну-ка не молчи! – Он постучал мне по макушке.
– Ты его вообще слышал?
Хозяин театра отмахнулся:
– Мне все равно, что он там болтает. Махам – один из моих главных лицедеев. Если он уйдет – кто его заменит? – Я открыл рот, готовясь возразить, однако Халим не дал вставить ни слова: – Может, ты? Но вот беда – ты и часа не провел на сцене. Мы – Оскверненные, мальчик. И без того непросто заполучить в труппу приличного лицедея. Люди и медяка на нас не потратят, дай только повод. Хотят, чтобы мы работали за оловянные чипы. – Халим дернул подбородком, отметая подобный жребий. – Неважно, сколь мы умелы и талантливы. Можем быть лучшими, однако каста есть каста. Махам незаменим, джи-а?
Я был не настолько глуп, чтобы спорить с хозяином.
– Джи.
Я уступил, заметив, что о моих
