решила утопить папу в слезах, – сообщаю я, выложив украденный рисунок на стойку перед собой.
Прекратив резать лук, мама поднимает голову, и ее взгляд останавливается на изображении розы. Я сомневаюсь, что она вообще узнает его, и жду какой-то реакции по этому поводу.
– Твоя сестра тяжело это воспринимает. Будь с ней помягче, – просит мама.
От ее слов у меня в горле встает ком, и я делаю глубокий вдох, чтобы избавиться от него. Это и мой папа тоже.
Еще раз бросив взгляд на рисунок, мама возвращается к нарезке.
– Ты снова взялась за рисование?
В груди все сжимается. Мама не узнала картинку, и это меня ранит, но я не ожидала, что она заметит: я больше не рисую. Не хочу объяснять, почему не могу больше заниматься творчеством: мама слишком практична, чтобы понять.
– Так что? – Мама не принимает молчание как ответ.
– Нет. – Я смотрю на яркие лепестки и надеюсь, что мама не спросит, почему.
– Тебе стоит вновь начать рисовать, если ты хочешь пойти в художественную школу.
Я не могу не скривиться. Меня бесит это ее «если ты хочешь пойти», как будто еще ничего не решено, хотя меня туда уже приняли. Но в остальном мама сказала правильно. Она просто не понимает, что я не могу заставить себя рисовать.
Мне нужно сменить тему.
– Что теперь будем делать? – спрашиваю я.
Мама не поднимает глаз.
– Ты о чем?
– О папе. В подборках Джессики были и другие варианты лечения. Может, попробуем новую диету? – Мы уже использовали в лечении самую эффективную диету, но это не значит, что другие тоже не стоит пробовать.
Нож звенит о кварцевую столешницу, и мама вздыхает.
– Виктория, – мама умолкает, как будто подыскивает слова, – все кончено. Мы знали, каковы шансы. Только двадцать процентов живут дольше года.
Каждое короткое предложение – это кол, вколоченный в грудь.
Почему для мамы все ограничивается шансами и статистикой? Почему она просто не может надеяться на лучшее, не анализируя, имеет это смысл или нет?
– Ты не знаешь наверняка. Мы не можем сдаться.
Мама – скептик. Папа – верующий. Я – нечто среднее между ними, но в последнее время снова начала молиться. Это помогает мне высказать все, что я скрываю от остальных. Хотя это занятие все больше кажется мне бессмысленным – я не получила результат, о котором молилась.
– Твой отец готов. Он больше не хочет сражаться.
Я смотрю на груду измельченного мамой лука, и мне кажется, что ее голос немного срывается. Я поднимаю глаза, пытаясь уловить момент уязвимости, но мама снова взяла свой нож и вернулась к работе.
– Ты не знаешь наверняка.
– Знаю.
– Откуда?
– Он сам сказал мне, Виктория.
Мама подчеркивает
