Она наверняка какая-нибудь Королева проклятых или вроде того. Интересно, какая она на вид? – Филлип поводил руками в воздухе, ладонями обозначая сладострастные выпуклости и впадины воображаемой фигуры. – Готов поспорить, горячая штучка.
Перед моим мысленным взором возник портрет покойной – обладательницы того голоса, что я слышала: круглое лицо с широкими холмами скул, но в целом изящное, плоть источена голодом и червями, тело напоминает воск. Водопад черных растрепанных волос кое-где до сих пор удерживают острые золотые булавки.
– Не думаю, что можно остаться горячей штучкой, пролежав столько лет мертвой.
– Задействуй хоть чуть-чуть воображение. Телесная оболочка, разумеется, подверглась разложению. Но ее духовная сущность, возможно, нет.
– Пошляк ты, Филлип. – Мой смех вышел жалким, натужным, фальшивым, вымученным.
Но Филлип, ничего не заметив, все так же широко ухмылялся. Я не могла прогнать из головы мысль о том, что скрывается у него под ногами.
– Я просто распаленный самец, – признался он. – И веду себя соответственно.
Это уже была наглость за гранью приличия.
– Прелестно. Пообещай мне, что будешь держать себя в руках.
– Обещаю приложить все возможные усилия. – Филлип вытянулся по струнке, притиснул к сердцу сжатую в кулак руку, словно принося военную присягу. Снова эта ухмылка, этот самоуверенный, оплаченный госбюджетом оскал кандидата в президенты.
– Лососни тунца. – Я показала ему средний палец и перевела взгляд на перегородку.
Там красовались не только тануки. Были и другие ёкаи[3]. Всевозможные ёкаи, настоящий парад нечисти. Кицунэ[4] в изысканных томэсодэ[5], с вопросительно загнутыми хвостами. Нингё[6], выползающие из полного сокровищ моря. Каппы[7] и громадные óни[8], торгующиеся над корзинами, полными огурцов. Все лица, вышедшие из-под кисти художника, принадлежали ёкаям. Даже лица домохозяек: у одних имелись глаза, у других – только губы, у некоторых рты были распялены в жуткой улыбке до ушей. Они все были гребаными ёкаями. Все до единой.
– Кошка, я просто хотел тебя посмешить. И все.
– А… теперь это так называется.
Филлип смахнул с глаз челку и прижал ладони к груди в карикатурной имитации отчаяния:
– Ты больно меня уязвила.
– Это твое эго тебя уязвило. Я лишь послужила его орудием.
И тут он рассмеялся. Как будто это было не важно, как будто это не могло иметь никакого значения ни для него, ни для кого бы то ни было, как будто не имело никакого значения, что столько людей в этом мире ждут, готовые пожертвовать всем ради одного его поцелуя. Филлипу не было нужды марать себя злобой – при его-то благословенно-изобильной гетеросексуальной, белой, маскулинной, финансово обеспеченной жизни.
– Ты клевая девчонка, Кошка. Ты же это знаешь, верно? А клевые
