кабатчика. Позднее учителем Петра II был немец Норман, танцмейстер и бывший моряк. Он учил цесаревича чтению и письму. В дальнейшем по велению Петра I учителем юного Петра стал Семен Маврин, а с 1723 г. Иван Зейкин, венгр по происхождению, который учил его латыни. И как результат, цесаревич хорошо говорил по-немецки и по-французски, великолепно знал латынь, но став императором, оставил науки. Современники Петра Великого считали, и не без основания, что Пётр I сознательно не уделял должного внимания воспитанию и образованию внука, т.к. изначально не хотел видеть его на престоле. Неслучайно сразу после смерти его матери Шарлотты-Софии Пётр I вручил письмо своему сыну Алексею, в котором сообщал, что он лишает его и его новорожденного сына Петра права на наследование престола.
С воцарением Петра II154, казалось, повторялась старая страница истории России в малолетство Грозного: именем малолетнего царя управляют лица, овладевшие волею малолетнего государя, причем над интересами государства, даже над интересами партий, торжествуют узкие интересы доминирующих фамилий; заодно начинаются отношения, которые впоследствии хорошо охарактеризовал современник этих событий: «Русским мясо не надо: они друг друга едят!»155
Однако, несмотря на похожесть данной ситуации, события все же разворачивались в несколько ином русле. Вопреки завещанию императрицы, всю фактическую власть сосредоточил в своих руках Меншиков: он уже при Екатерине безраздельно командовал в Верховном Тайном совете, который потому и не был им тронут, оставивши с внешней стороны все в старом виде. Впрочем, Меншиков не утерпел и руками Петра II 12 мая назначил-таки себя генералиссимусом, чего тщетно добивался в два предшествующих царствования; а затем перевел своего нареченного зятя к себе в дом, чтобы руководить его воспитанием и заодно сподручнее управлять его именем.
Екатерину I похоронили 16 мая, а уже 24-го во дворце Меншикова на Васильевском острове была необычайно пышно отпразднована помолвка Петра II и Марии, которую теперь стали поминать в церковных службах наряду с царскими именами. Кажется, Меншиков, умевший как рыба в воде лавировать в переплетении интересов сторон, на этот раз допустил ошибку, повлекшую впоследствии его падение; хотя, насколько это было ошибкой? – скорее закономерное развитие событий, когда все вокруг желали его низвержения, дело оставалось лишь за немногим, за временем – Меншиков физически не мог быть один, пришлось, волей-неволей, начать доверять своим новым друзьям, его бывшим врагам, и он демонстративно протянул руку примирения и дружбы ненавидевшим его Голицыным и Долгоруким. Считая наиболее опасными для себя противниками – конкурентами Анну Петровну и ее мужа, Голштинского герцога Карл-Фридриха, он отправляет их в Голштинию, посулив им миллион флоринов, правда, выдав для начала всего 140 тысяч, и пообещав ежегодной пенсии в 100 тысяч флоринов и поддержку России в деле присоединении к Голштинии соседнего Шлезвига; 25 июля 1727 г. герцогская чета отбыла из Санкт-Петербурга
Во время коронационных событий в Москве произошла примечательна история. Манштейн пишет: «7-го апреля, к одним из московских ворот подкинуто было безымянное письмо, с надписью на конверте, что содержание его чрезвычайной важности для государства. В этом письме, с пространными подробностями, оправдывали образ действий Меншикова, и в тоже время старались внушить недоверие к тогдашним министрам и любимцам. Однако этот случай только усилил влияние Долгоруких, заставя их впрочем, быть еще осторожнее прежняго» (Записки о России генерала Манштейна 1724—1744. СПб, тип. В. С. Балашева, 1875, стр. 11).
«Нам Русским, писал Артемий Петрович Волынский князю Урусову, не надобен хлеб: мы друг друга едим, и с того сыты бываем» (Славянский сборник Н. В. Савельева-Ростиславича. СПб, тип. Кондрата Вингебера, 1845, стр. XI).
