к сердцу.
– Ах, сожми ее покрепче. Чтобы больно было, – прошептала она, словно просыпаясь.
Я сжал ее заледенелые пальцы, и холод их передался мне в кровь.
– Сильнее! – сказала она. – Я не чувствую собственного тела.
На глазах у меня выступили слезы. Я бережно взял ее руку в свои ладони, прильнул к ней сверху щекой и сжал ее, сжал изо всех сил, которые только были у меня в тринадцать лет, словно пытаясь высвободить этими величайшими усилиями источник жизни.
Посетители нахлынули снова. Дверь в дом оставалась открыта, как это принято в часы и радости, и горя: на лестнице постоянно раздавались шаги, стоял нескончаемый гул голосов. Мама не желала выходить из своей комнаты. Какие-то двоюродные сестры, явившиеся поддержать ее в горе, болтали с посетителями, то и дело подходили к ее двери и настойчиво стучались, словно каждая из них считала для себя делом чести вернуть маму в мир земной.
После полудня снова пришел дед. Принаряженный, с надушенной бородой, с румяными щеками. Он то и дело принимал соболезнования и отвечал каждому каким-нибудь словечком. Горестное событие в нашем доме означало для него новую жизнь. Однако поведение дочери огорчало его.
– Я сказал отцу Зи́сису, чтобы он пришел поговорить с ней… Нельзя же так! Совсем не думает, что люди скажут.
Священник появился в коридоре внезапно: он был в резиновой обуви, и никто не заметил его прихода.
– Где твоя мать? – спросил меня священник и протянул руку для поцелуя.
Я указал на дверь.
Меня научили, что подслушивать нехорошо. Я сел на пол, на расстоянии двух-трех шагов от стены. Подбородок у меня дрожал от обиды. До моего слуха доносился приглушенный голос священника, который говорил сам. Затаив дыхание, я пытался уловить хотя бы одно слово мамы, чтобы понять, где она находится. Но не было слышно ничего, кроме все того же приглушенного голоса. Казалось, будто духовник читает молитву над умирающим.
«Она разговаривает только со мной!» – подумал я и почувствовал гордость от этой мысли.
Вдруг дверь приоткрылась, и показался край рясы священника. До меня четко донеслись его слова:
– Когда перед человеком возникает стена, за ней пребывает Бог.
– Это говорит твоя вера, отче, – послышался горестный и уверенный ответ мамы.
– Уверуй же и ты, дочь моя. Разбей светильник рассудочности, и ты обретешь спасение.
– Ах, отче! За стеной, на которую я натолкнулась, для меня не существует больше ничего.
«Ничего» она произнесла так, будто выплюнула попавшуюся на язык травинку.
– Ты ведь дала миру дитя.
– Чтобы и его поглотило море.
– Несчастная! Отчаяние изведет тебя.
Отец Зисис затворил за собой дверь и направился к выходу. Я услышал, как мама задвинула засов.
– Мама! Мамочка! – закричал я и принялся колотить кулаками в дверь.
Она отворила, не проронив ни слова. В комнате было совсем темно.
– Оставь
