на меня:
– Да ты же – вылитый он! И голос такой же, и глаза!
«Правда? Я похож на него? – мысленно спросил я себя. – Неужели у меня – его голубые глаза и золотые волосы? И когда-нибудь я стану таким же сильным, как он?». Он полюбился моей еще несформировавшейся душе с первой же минуты, едва переступил порог нашего дома. Тогда он носил критскую одежду – ставроге́леко, короткую вра́ку, высокие сапоги, а голова его была туго обвязана черным платком1. А позднее, когда его одели в форму хаки, я восхищался им еще больше: это был уже не юнец, а мужчина! Каждое воскресенье, получив увольнительную, он спешил к нам. Он врывался в дом, словно ветер, источая запах кожи и курама́ны2, которую тут же вытаскивал из ранца на стол и говорил: «Это я принес для Йоргакиса!». Он расстегивал солдатский пояс с медной пряжкой и тоже бросал его на стол. На поясе у него висела кожаная кобура. «Можно посмотреть ее?» – спрашивал я, сгорая от нетерпения. Он вытаскивал оттуда револьвер, одним движением пальца запускал кругом барабан, и пули выпадали ему на ладонь. «На! Держи!». Какое это было блаженство! Мне казалось, будто я сразу же становился намного выше или что сидел верхом на отцовском жеребце. Настоящее превращение! Якумина высовывала голову из-за двери на кухню и бормотала обеспокоенно: «Осторожно, ребята, как бы беды не стряслось!». Левтерис поглаживал свои русые усы, улыбался кокетливо и пугал ее: «Отойди-ка в сторону, черноглазая! Стрелять будем!». Девушка краснела вся до самых корней волос, щеки ее рдели и пылали…
В комнату вошел на цыпочках дед.
– Он в полном порядке. Проснулся уже, – сказала тетя.
– Тебе лучше, Йоргакис?
Я не ответил. Когда дед входил, на все набегала тень.
– Заберу его к себе, – сказала тетя. – Мы уже договорились.
– А врач у вас в деревне есть?
– Боже упаси! Бедняки не болеют.
«Значит, тетя – бедная? Может быть, ходит милостыню просить?».
По моим глазам тетя догадалась, что за мысль пришла мне в голову, и сказала:
– Не бойся, сынок. Ни в чем у тебя недостатка не будет. Земля хлеб дает.
Но я уже принял решение: уйду с ней, хоть на край света.
– Не выдержит он там! Он совсем нелюдимый, – сказал дед, поглаживая свою бороду.
– Оставь его в покое, дитя невинное! Он – не такой, как взрослые. Мир сотворен для детей!
– И твоего я тоже знаю: дикий баран! – ответил дед, несколько задетый.
– Такими их делают горы. Кланяться не научены.
– При третьем поклоне падают врата сераля. Не слыхала?
– Что нашим детям до сераля? Лучший кров над головой – дерево.
– Больно умная ты, дорогая Русаки. Поглядим, что выйдет из этого звереныша, которого ты вернула к жизни.
– Поглядим, сьор Дими́трис, поглядим. Извини, что стала на его сторону. «Кожа у моего ребенка, как шелк!» – говаривал еж.
Я засмеялся: никогда еще не приходилось мне слышать таких выражений.
– Смейся, мой мальчик. Раскрой сердце пошире! Ничего плохого в этом нет.
Здесь перечислены основные части критской народной мужской одежды:
