сама с собой… Пошли!
Коляска снова поглотила нас. Мама безвольно опустилась на сиденье. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.
– Малодушное тело! Малодушное! – говорила она теперь уже сокрушенно, а из глаз у нее потоками хлынули слезы.
Колеса на спуске скрипели, сдерживаемые насильно тормозами. Козмас ласково разговаривал с лошадьми. Я чувствовал, что тело мое покрылось потом, и одежда липла к нему. Мама вытерла мне лицо своим платком, наклонилась и сострадательно посмотрела на меня:
– Что с тобой будет, когда меня не станет?
– Я умру.
– Нет! Я хочу, чтобы ты жил. Хочу, чтобы ты жил. Дети не умирают. Ты исцелишься!
Коляска выехала на ровную дорогу и остановилась. Козмас спустился со своего сиденья и зажег фонари. Мама, казалось, успокоилась:
– Пожалуйста, не гони слишком быстро, Козмас.
Она взяла мои ладони в свои и привлекла меня к себе.
– У тебя жар. Закрой глаза и молчи.
Тихое покачивание убаюкивало. Я положил голову ей на плечо.
– Моя Вечная!
– Я здесь. Молчи.
– Я же умру, если тебя не станет.
– Молчи!
Душа моя успокаивалась в этой теплоте, я погружался в сладчайшее забытье. Прикрыв глаза, я чувствовал, как свет фонарей коляски оставляет нежность на мои ресницах.
– Ты спишь, Йоргакис?
Я не ответил. Мне нравилось притворяться спящим. Однако, должно быть, я спал! Я не понял, когда меня сняли с коляски, а слова, которые я, как мне казалось, слышал, возможно, были порождением сна. Мама шепотом сказала Козмасу:
– Подожди меня. Вернемся туда. Я потеряла там очень ценную вещь.
– Я поеду и найду ее, госпожа!
– Нет! Нет! Я найду ее сама… Найду ее сама.
3.
Женщина средних лет сидела у меня в изголовье. На голове у нее был черный платок, платье застегнуто до самой шеи. Я закрыл глаза, затем открыл снова: она все еще была там!
– Кто ты? Откуда ты взялась?
– Я – твоя тетя Руса́ки.
– Мама Левте́риса?
– Она самая.
Я повернулся и пристально посмотрел на нее. На пухлом, пшеничного цвета лице сияли два глаза, как у вола: черные, спокойные, испещренные коричневыми точками. Грудь у нее была полная. Она совершенно не была похожа на моего двоюродного брата Левтериса, который вот уже два или три года был моим кумиром.
Я снова закрыл глаза. Этот юноша снова предстал передо мной таким, как в тот день, когда я попрощался с нами: в хаки, с винтовкой в руках, с патронташем на поясе… Однако этот образ тут же исчез.
– Тетя! Ты должна знать! Что с мамой?
Она опустила мне на лоб ладонь – мягкую, как просфорный хлеб:
– Она ушла к мужу, счастливица.
– Умерла?
– Господь ее упокоил.
– Я тоже умру.
– Ты
