В глубоком овраге, как по дну мрачного, заросшего кустами ущелья, протекал Бурджар. Через овраг его можно было перейти поверху по переброшенным сдвоенным толстым трубам водопровода. Но это удовольствие не для всех. Трубы висели над оврагом на высоте метров десять и навернуться с них в глиняный склон или в воду было проще простого. Обычные граждане, хватаясь кто за корни кустов, кто за сердце, сползали вниз к воде, перепрыгивали узкую речку по камням, кочкам и каким-то самодельным мосткам и потом карабкались на кручу с противоположной стороны. Умные и трусливые просто обходили овраг немного в стороне, там, где Бурджар вытекал из проложенных под землей широких бетонных труб.
Если пройти немного от «переправы» по течению за кусты ивняка, то открывалась небольшая заводь. Там тусовались старшие подростки, лихо плавая по заводи на серых оцинкованных ваннах, в мирной жизни предназначенных для купания малышей. Причем, из заводи продолжалось течение по протоке, и теоретически, можно было на ванне доплыть до слияния Бурджара и вполне широкой и даже судоходной (для байдарок и каноэ) реки Бозсу. Ну а там, немного терпения и здравствуй Сыр-Дарья и Аральское море!
Я в географии Узбекистана был не силен и, хоть и не боялся выйти на ванне в Атлантику, но все равно, только раз решился спуститься в овраг к заводи. Кто-то из мальчишек даже дал мне свою ванну в бесплатный прокат. К сожалению, без опыта и тренировки я тут же перевернулся, нахлебался грязной воды и, выбравшись на скользкий берег, поклялся себе никогда больше в овраг не ходить. Кстати сказать, тогда мне было 8 лет и плавать я еще не умел.
В бабушкиной коммуналке в соседней комнате за стенкой жила молодая мать-одиночка с маленькой Настей. Семейная жизнь не удалась. Женщина затаила горькую обиду на всю мужскую половину человечества. Бедную дочку она периодически наказывала только за то, что та играла в садике с мальчиками. Настенька не понимала причин наказания и горько плакала от обиды.
Моя бабушка, воспитавшая троих детей и кучу внуков, пыталась объяснить соседке, что ребенок никакого отношения к ее проблемам не имеет. Настина мама, с высоты своих двадцати с небольшим лет, раздраженно заявляла в ответ: – Вы ничего не понимаете в жизни, Елизавета Васильевна! – и, хлопнув дверью, закрывалась в своей комнате.
В другой комнате жил одинокий высокий мужчина. Когда он приходил с работы, то, как правило, был одет в костюм, а в жару в сорочку с галстуком. Шляп мужчина не носил. Запомнился близко посаженными на длинном лице белесыми глазами с маленькими зрачками. Приходил усталый и неулыбчивый. Почему-то у бабушки не сложились с ним добрососедские отношения. Она его побаивалась и, ворча, называла фашистом. Был ли сосед высланным поволжским немцем, или настоящим бывшим пленным, не захотевшим вернуться? Был ли вообще немцем? Работал ли на стройке инженером или учительствовал в школе я так и не узнал. Через непродолжительное время в коммуналке дед получил отдельную двухкомнатную квартиру и того страшного человека я больше не видел.
