медленно гладил волосы парика дрожащими пальцами.
– Ишь, какой жалостливый, – усмехнулся Василий Борисович. Волосы, кажется, были рыжего, ржавого цвета – это уже не удивляло. Несколько длинных локонов старик успел намотать себе на большой палец, играя указательным с пушистыми кончиками. – Жалостью ничего не вернешь, – рука напряглась, растягивая волосы, будто нити на ткацком станке. Тряпье, на котором восседал старик, внезапно зашевелилось, и тут же странная тяжесть налилась в висках: раскаленный свинец заполнял их, растекался, шипя и сжигая мысли. Василий Борисович громко, заливисто рассмеялся. Тряпье затряслось в такт, затягивая в себя, словно трясина, рыжие локоны.
– Господи, что за серьезная рожа! Да тебе любую лапшу можно на уши примотать!
Бродяга громко икнул, растягивая на лице язвительную улыбку. Я нахмурился – от боли в висках и растерянности. Мрачно сказал:
– Не смешно шутите…
– А смеяться тебя никто не просит. И приходить за блокпост не просили. Видно же за версту – парнишка ты не из наших. Пальтецо это, шапочка, фонарик опять-таки. От пива отказался, а ведь мы сами варим, крафт, понимаешь! Ну так и что тебе надобно здесь, мил-человек? – вдруг грозно спросил старик. – Ты бы нам лучше девчонок привел вместо себя! Нам бы женщин побольше, понимаешь?
Я старался подавить в своей голове нарастающую боль. Несуразица в словах старика проходила мимо меня, не задерживаясь в памяти; приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы улавливать хоть малейшую крупицу здравого смысла в его околесице.
– Побольше? То есть какие-то женщины у вас уже есть?
Старик скабрезно ухмыльнулся.
– А тебе что – бабенку надо?
– А кому нынче не надо? – в тон ему ответил я, пытаясь сосредоточиться на формулировке своих слов. Если грамотно выстроить диалог с этим болтливым пугалом, возможно от этого будет толк; ведь театр, как известно, начинается с вешалки, а старичок этот точно нарочно подходил на роль таковой: нелепой фигурой и наличием обильной коллекции чужого гардероба. – Я вот за тем и пожаловал, собственно…
Василий Борисович удивленно-одобрительно икнул, тряхнул бутыль, определяя оставшееся количество мутной жижи.
– За бабенкой пожаловал?
Это могло длиться бесконечно – головная боль и вопросы.
– Мне сказали, что сегодня здесь будет тусовка…
Бродяга кивнул.
– Ага.
– И что можно будет познакомиться с одной девочкой…
– Кто ж тебе все это сказал? – дед воззрился на меня со своего трона, все ерзая в нем, проваливаясь внутрь, но каким-то образом продолжая восседать сверху. Я крепко сжал стылый фонарь в руке. Вдохнул морозного воздуха, уверенно произнес:
– Давид, кто же еще.
Пальцы Василия Борисовича обмякли, отпуская рыжие локоны,
