на чужбине ль – едино.– Но у тебя и от сына
радость, пускай и бразды.
– Две голубые звезды
светят еще в полнакала
в осень мою, что немало
сводней-судьбою дано.
С ним я примчался бы, но
радость, увы, не монета:
денег по-прежнему нету.
– Что ж, повседневность груба…
Сам пишешь: сводня-судьба
хоть одарит, все корежит.
– В этом поэзия тоже.
Если ж в отчизне раскол,
в бедности служба как долг
разве не выше богатства?
– В этом и есть наше братство.
Ну, а слова… что слова —
словно взыграет трава
в инее взбившись плюмажем.
В письмах-стихах не расскажешь.
3. Эклога любви
Ах, моя прелесть, Бомбика!
Точеная кость – твои ножки,
Голос пьянящий, как трихн,
описать тебя всю я не в силах.
– Город холодных камней,
где, увы, вдохновенье все реже,
разве что…
– Снова о ней?
– Как опять не поддаться на нежность,
как о любви не кричать,
где ни слов не достанет, ни духа…
Если бы только кровать,
где как будто касанье не двух, а
сонма космических птиц,
прикорнувших у лунного лона
заполночь… Падаем ниц,
как безмозглая стая влюбленных,
где, словно промельки рыб,
крутобоких, упругих, заманят
в трепетный звездный прогиб,
где погибнешь, уверен заранье…
Если бы только я смог
пусть прерывисто, пусть неумело,
ритм подметавши под слог,
передать эту трепетность тела,
этих скруглений поток,
этих раненых поз диктатуру…
Если бы только я смог…
– Так зачем подвизался ты сдуру?
Брось, не строчи!
– Не могу.
– Не об этом тогда.
– Не об этом
тоже, но здесь как в долгу
перед чувствами, перед ответным
несовершенством тех фраз,
что слетают извне нисходяще.
Ты бы помог…
– Нет, я – пас.
– Разве музыки мука есть слаще?
Видеть ли, слышать – не мочь
на телесном застыть в человеке.
Значит одно – (…) многоточь-
е души ее рощи и реки,
взгляд – (?) вопросительный знак
на мои немудреные речи,
жест – подсознанья овраг,
словно елок худые оплечья,
те, что в таинственный лес
погружаются глубже и глубже…
– Боже, куда ты залез?
– Мне хотелось хоть толику дружбы,
если б предвидел я…
– Нам
лишь гадать. И не знаем, что просим…
– Знаю: течет по усам —
в рот ни капли…
– Куда
