проорал сердитый, хриплый голос.
Должно быть, он обращался ко мне – кто-то из заключённых рядом жаловался, что его разбудили, но я не могла успокоиться.
– Тише, всё в порядке, Мария.
– Моя семья…
Сдавленный крик вырвался прежде, чем я остановила себя, чтобы не сказать больше. Стой. Не рассказывай ему, что произошло.
Отец Кольбе помог мне подняться и подвёл к стене, мы сели, прислонившись к ней спиной, посреди спящих фигур. Он обнял мои трясущиеся плечи и позволил мне выплакаться.
– Возможно, тебе станет легче, если ты расскажешь мне о своей семье? – прошептал он, как только мои рыдания перешли в негромкую икоту, но я покачала головой. – Хорошо, тогда мы посидим тут, пока ты не будешь готова вернуться обратно и поспать.
– Я не собираюсь спать.
– Значит, мы останемся здесь столько, сколько ты захочешь. – Несмотря на то что я была охвачена паникой, отец Кольбе оставался спокойным. – Не теряй веры, дитя. Даже если твоей семьи здесь нет, духовно они всегда с тобой. И ты всегда с ними.
Его слова немного рассеяли тревогу, мечущуюся по моему телу. Я ничего не ответила, и отец Кольбе помолчал, прежде чем начать шептать знакомые слова. Он молился по чёткам. Мы с семьёй собирались в гостиной, чтобы читать эту же молитву каждый вечер перед сном. Большие и маленькие бусины чёток были осязаемым напоминанием о каждом слове «Отче наш» и «Аве Мария», слетавших с моих губ, пока я размышляла о жизни Иисуса Христа. В тот момент я почти поверила, что голос отца Кольбе принадлежит моему отцу, почти почувствовала чётки между пальцами.
От мыслей о семье я готова была снова расплакаться. Чтобы этого не случилось, я сосредоточилась на молитве отца Кольбе и пыталась не уснуть, но тяжесть в груди не проходила.
У меня болело внутри и снаружи, сердце и разум, тело и душа. Боль, которая никогда не утихнет. В этой игре соперник окружил меня со всех сторон и не позволил бы убежать в обозримом будущем.
Слушай молитвы, думай о молитвах. Спать нельзя. Не спи, просто не спи.
Я была решительно настроена бодрствовать, но нежная рецитация отца Кольбе погрузила меня в дремоту. На этот раз я забылась безмятежным сном.
Я проснулась от настойчивых, раздражённых окриков и оторвала голову от плеча отца Кольбе. Он встал, протянул мне руку и помог подняться. Даже в темноте я разглядела его сильно покрасневшие глаза под опущенными веками, но он мягко улыбнулся мне. Интересно, удалось ли ему хоть немного поспать после того, как я всех разбудила?
Снаружи, на большом плацу между блоками № 16 и № 17, солдаты велели нам построиться рядами по десять на аппель[13], как они это называли. Некоторые поляки, казалось, не поняли приказа, но дубинки охранников говорили на универсальном языке. Моя форма плохо защищала от утреннего холода, но за любыми шевелениями или жалобами следовали
Appell – перекличка
