его голосе не звучала та уверенность во Фриче, которую он обозначил на словах.
Хёсс завершил свою речь, но прежде чем уйти, в последний раз оглядел толпу – и остановился.
– Это что, девочка?
Все взгляды обратились ко мне, единственной, кто был в платке. Я почувствовала, что отец Кольбе рядом со мной напрягся. Мне была приятна его забота, но этого было недостаточно, чтобы моё сердце не подпрыгнуло к горлу. В этот момент больше, чем когда-либо, мне хотелось провалиться сквозь землю.
Фрич начал лихорадочно перебирать бумаги.
– Должно быть, произошла ошибка, герр комендант.
– У меня нет времени на ошибки! – закричал Хёсс, прерывая лепет подчинённого. – Мне нужны мужчины – труженики, усердные труженики, – а девчонка не годится для работы. Позаботься об этом, Фрич. – Он ушёл, красный от гнева, рявкая что-то о слабоумии, которое свирепствовало среди тех, кто был приписан к его лагерю.
Комендант покинул плац, а я уставилась на гравий, не в силах смотреть в глаза Фричу, – они царапали и сдирали с меня всё, погружая во власть внутреннего ужаса. Фрич заставил меня пройти регистрацию только для того, чтобы отправить к стене казни. Я была уверена в этом. Всех женщин-заключённых отправили туда, за исключением той еврейки. Наверняка и её пощадили только затем, чтобы использовать в каких-либо целях. Страх обвился вокруг меня, сжимая всё крепче, и я убедилась в том, что он убьёт меня прежде, чем у пули появится шанс. Я стиснула в кулаке крошечную пешку.
Раздался звук приближающихся шагов, и мне не нужно было поднимать голову, я и так знала – это он. Сначала я увидела его ноги, потом раскрытую ладонь. Должно быть, он понял, что я держу что-то в руках.
У меня не было выбора. Пешка, которую сделал для меня тата, упала в руку Фрича.
Я надеялась, что теперь он уйдёт, но он этого не сделал. Как только я подняла голову, Фрич посмотрел на меня с тем же нетерпением, как в тот раз, когда мы встретились на железнодорожной платформе: как будто он был ребёнком, а я его новой любимой игрушкой.
– Здесь нет никакой ошибки. Интеллигентная девочка, полька, верно? – Его циничное предположение было верным – и мама, и отец получили университетское образование. Я прожила под нацистской оккупацией достаточно долго, чтобы знать: немцы презирают поляков-интеллектуалов, они планируют превратить нас в расу необразованных рабочих. – Непригодна к труду, – продолжал он говорить, оценивая меня взглядом. – Не способна к выживанию. Не подходит ни для чего, кроме этого… но это временно. – Он зажал тонкую шейку пешки между большим и указательным пальцами, стал крутить её взад-вперёд, взад-вперёд, медленно и расчётливо. Он сжимал пешку всё сильнее и сильнее, его пальцы побелели.
Внезапный щелчок заставил меня вздрогнуть, затем обезглавленная пешка была брошена к моим ногам. Последний подарок отца.
Пока я сверлила взглядом пешку и боролась с подкатившим к горлу комом, Фрич вернулся к своим
