шел сорок четвертый, черная тарелка, не переставая, перечисляла освобожденные города. А похоронки так и шли. У отца погибли трое братьев, у матери – двое, и она молилась о чем-то ночами тайком в пустом углу, где раньше находилась икона Богородицы. Через трое суток после кражи, которая то ли была, то ли нет, Рекаевы проводили Ивана.Ваня уехал девятого мая. В июне Федора Семеновича прямо из цеха забрали чекисты. Доставили в Старый город, посадили в подвал: признавайся, сволочь, кто тебя завербовал в диверсионную группу для того, чтобы взорвать трубу плавильного цеха. Допрос продолжался трое суток, на четвертые, уже к вечеру, старший Рекаев появился на пороге родной мазанки, сгорбленный, со всклокоченной головой, и беззвучно взрыднул, обнажая остатки выбитых зубов. Из партии его вычеркнули. Он долго отходил от пыток, озирался, отмалчивался. В середине августа семья получила извещение: «Ваш сын, Рекаев Иван Федорович, погиб в бою 26 июля при взятии деревни Ротайчицы в Белоруссии».
5
СТИХИ сочиняют почти все, и Егор не исключение. Сначала он завел обычную тетрадь, ученическую, затем – общую, с обложкой коричневого цвета. В ней уместились «тихий вечер», «желтые листья», «бледная луна, «мигающие звезды», «бездонные глаза», «нежные руки». На тридцать седьмой странице, а всего их было шестьдесят, стихи иссякли.
Егор перешел на прозу, разборчиво ставил свою фамилию под очередным рассказом и отправлял в Москву. Он регулярно покупал в киоске «Литературную газету», но Москва молчала. Область – то же самое. Ответ пришел только из местной газеты. Она похвалила за любовь к литературе и посоветовала больше читать классиков. Письмо заканчивалось так: «А пока ваши инсинуации весьма туманны, страдают отсутствием какого-либо смысла. Желаем успехов!» Насчет «инсинуации» он намека не понял, но на отсутствие смысла обиделся. Хотя время от времени строки, образы снова всплывали, начинали обретать зримые очертания, а потом таяли. Будто едешь, что-то замечаешь впереди, приблизился, успел всмотреться, а оно уже сбоку дороги и позади. Оборачиваешься – от него и след пропал. Осталась досада то ли на себя, то ли на дорогу. В одну из таких минут Егор вдруг взял и набрал телефон редакции:
– Это редактор?
– Он самый.
– Вам корреспонденты нужны?
– А вы приходите сюда, сначала посмотрим на вас…
Неожиданно для себя он признался:
– Робею я…
Редактор хмыкнул:
– Газетчик должен быть смелым и решительным. Очевидно, нам не по пути!
Разговор задел, потому что в многотиражке его встречали приветливо. И вот он здесь, а что из этого выйдет, никому не известно. Альберт Петрович большого внимания к молодому сотруднику не проявлял, только однажды, набегу в коридоре, спросил:
– Как, Егорий, привыкаешь к новой жизни?
– Еще не знаю… заметки мои редко ставят. Не особо нужны, наверное…
