с водой, бумажные салфетки. Пестриков сидел рядом с немцем и по привычке его обхаживал. Рогов явно видел: Ганс вовсе не нуждается ни в каком особом уходе. Теперь он уже был твёрдо уверен, что исследователь ломал комедию. Только для чего? Выведать секреты у Севы? Да перед ним и не надо притворяться, тот полностью соответствовал выражению «болтун – находка для шпиона».
Появился запотевший графин с водкой, разносолы в виде солёных огурчиков да помидорчиков, квашеная капуста, ломти белого и чёрного хлеба, ещё один графин с клюквенным морсом.
Водку и морс разливал официант, невысокий курносый парень с непокорными рыжими вихрами.
– Прошу отведать нашего морса, сами варим, – сказал он.
Рогов усмехнулся. Он мог поклясться, что услышал «варим-с», настолько подобострастно обращался с ними, в особенности с Пестриковым, официант.
– Молодцы, молодцы, – не глядя на него, отвечал Сева.
Налил одну рюмку Гансу, одну себе, – Илья с Вадимом отказались, – и тут же махнул её внутрь, потом подцепил вилкой скользкий жёлтый груздь и смачно закусил.
Жизнь налаживалась.
Райен тоже не ждал, когда его начнут уговаривать, а повторил то же самое. Только закусил не груздём, а огурчиком.
– Эх, братцы, славно вчера кутнули с Гансом, – ухарски выкрикивал Пестриков. – Удивил он меня вчера, удивил. Представьте, идём мы из кабака вдвоём, а навстречу амбал, детина здоровенный. Нарочно так проходит и задевает меня. Ну я что, я человек мирный, делаю вид, ничего не произошло. А Ганс останавливается и спрашивает амбала, в чём дело, мол. Потом смотрю, нет уже амбала, ни вверху, ни в середине. Смотрю вниз, а тот валяется на земле и только мычит.
Сева восхищённо посмотрел на Райена.
– Такой вот стремительный удар, р-раз и ауфидерзейн.
Ганс молчал, взял кусок чёрного хлеба, намазал сливочное масло, сверху положил красную помидорину и отправил в рот, полный крепких белоснежных зубов.
Илья с интересом разглядывал немца.
– Боксом занимались?
Журналист кивнул.
– Я вообще любитель шпорта, то есть спорта. Очень трудное слово для меня. Всегда ошибаюсь.
Подоспели и первые блюда. Севе с Гансом – наваристый борщ с густой сметанкой, а Илье с Вадимом – суп из бараньей требухи.
– Я удивляюсь на этих писателей и поэтов, – изрядно поперчив борщ, заявил Пестриков, – все берут под козырёк, соглашаются. А теперь им буквально кирдык приходит. Шаг влево – побег, прыжок на месте – провокация. Теперь будут писать только про колхозы и заводы. А какой, я извиняюсь, из рабочего Евгений Онегин, а из доярки Анна Каренина? Хоть убейте, не пойму.
Ганс согласно кивнул.
– У нас то же самое. Мы вас перещеголяли, книжки уже начали жечь. То ли ещё будет?
«Да это просто вредители какие-то», – пронеслось в голове Рогова.
Он
