вас совершенно нет эпитетов, а без них читателю скучно, старайтесь находить незаезженные слова, чтобы обжигало, как от удара казацкой нагайкой. И каждый персонаж должен говорить по-своему, зарубите это на носу, а то, ха-ха, получится, как доклад товарища Жданова.
Фадеев оглянулся, не услышал ли кто фривольностей, но такое уж высокое положение занимал знаменитый писатель, что боялся одного Сталина.
Рогов вздрогнул. Конечно, поругать Жданова можно, но он знал, что даже такое не слишком приветствовалось в партийных кругах. Тут философия простая: секретари ЦК ВКП (б) – птицы высокого полёта. Обрызгаешь их грязью, так запросто заденешь и отца народов. А за это уже и спрос особый.
Фадеев внезапно посерьезнел, осознав, что зря он так прошёлся по главному идеологу партии. Видно, и до него дошли новости об убийстве Писаренко. Смерть занесла над съездом советских писателей косу, и все, кто об этом узнал, понимали, что за слова теперь приходится платить очень дорого. Время Гражданской войны прошло, так просто уже никто не умирает. С сорняками и вредителями поступают просто, если враг не сдаётся, его уничтожают. На слуху у всех ещё было шахтинское дело, где расстреляли пятерых. Времена наступали строгие, без поблажек и послабления.
Народ припугнуть никогда не лишне, его в узде держать надо. Это понимали власти. Чуть дал слабину, так он пойдёт газеты «Искра» выпускать. Ошибок царизма повторять нельзя. Только жёсткая цензура, только смертные приговоры. Революционеры, прошедшие сибирские лагеря, понимали это нутром.
– Мишенька! – вдруг Фадеев обрадованно позвал энергичного мужчину с зачесанными назад чёрными волосами.
Это оказался знаменитый журналист Кольцов, чьими очерками зачитывался и сам Рогов.
– Приветствую, графоман! – весело крикнул тот, обращаясь к Фадееву.
Знаменитый автор недоумённо поднял белёсые брови.
– Не обижайся, Саша, – Кольцов тут же поднял руки вверх, будто сдаваясь. – Все великие писатели суть графоманы. У них бешеная тяга к письму. Не будь Толстой графоманом, не написал бы «Войну и мир». Понимаешь теперь?
– Вечно ты со своими шутками, – всё-таки обиделся Фадеев.
Примерить на себя звание графомана он не желал даже наравне с самим Львом Николаевичем.
– Шумное времечко наступает, – произнёс Кольцов, пристально вглядываясь в лицо Рогова.
В карих глазах советкого журналиста живо читались и ум, и образованность, и чувство юмора.
«Какой жизнерадостный человек!» – вдруг позавидовал Рогов, а потом им опять вдруг овладело странное состояние то ли транса, то ли гипноза.
«Что со мной происходит?» – невольно задумал следователь.
Он внезапно ощутил какую-то панику, исходящую от Кольцова. Нет, лицо того ничуть не выражало тревоги, наоборот, искрилось оптимизмом и бодростью. Как никак, самый известный журналист СССР. Все до сих
