та же одежда, что и вчера, а рубаха совсем засалилась, и Твила догадалась, что он не поднимался наверх. По всему первому этажу был разлит какой-то резкий незнакомый запах, но выяснять, что это, времени не оставалось. Она подошла к креслу, поправила голову мастера, чтобы та не соскользнула со спинки, и поспешила к двери. Снаружи только что подал голос первый петух.
Уже у ворот Твила сообразила, что не знает, где прачечная вдовы, – забыла вчера спросить. Она в панике бросилась сначала в одну, потом в другую сторону, но остановилась, понимая, что от этого никакого толку, только упустит время. Что делать? Вернуться в дом и разбудить Розу? Пока она решала, прогорланил второй петух, который, казалось, кричал голосом старухи: «Кукареку, ух, распеку!» Твила представила лицо мастера, когда тот узнает, что ее уволили еще до начала работы. А потому возникшая в конце улицы серая фигура показалась ей дурным предзнаменованием (если предзнаменования бывают коренастыми и носят плащи). Но, приблизившись, она оказалась всего лишь Охрой, которая и подсказала ей дорогу.
Горячо поблагодарив кухарку, Твила бросилась в указанном направлении и вовремя отыскала нужный подвальчик. Оконца располагались на уровне земли и были такими крохотными, что вполне могли бы сойти за отверстия для воздуха. Еще на лестнице платье Твилы намокло и прилипло к телу. Внизу было жарко и влажно, как в бане. По стенам струилась испарина. Помещение оказалось тесным и скудно освещалось парой коптящих ламп. Здесь пахло плесенью и всеми мыслимыми субстанциями, которые человек может пролить на себя и из себя.
Когда она вошла, Доркас Уош стояла перед огромным чаном, под которым был разведен огонь, и размешивала белье. Укутанная клубами пара, с длинными седыми волосами, выбившимися из-под чепца, и носом, почти касавшимся воды, она походила на ведьму, готовящую адское варево.
Неотсортированное грязное белье было свалено возле стены. И весь следующий час Твила занималась тем, что разбирала эту кучу на кучки поменьше, в зависимости от вида пятен. И каких здесь только не было: жирные, травяные, винные, сопливые, потные, непонятные. Вскоре ей стало казаться, что жители деревни нарочно выдумывают загрязнения потруднее. Она представила, как несколько мужчин, из тех что вчера чинили ей препятствия в трактире, злобно хохоча и хватаясь за бока, сыплют, втирают, втаптывают и размазывают все, что только можно, по простыням. «А вот это ей каково, а? – приговаривали они в ее воображении. – Пусть-ка попробует это отстирать! Нас так просто не возьмешь!» – выкрикивали они, поливая простыни мясной подливой, смешанной с дегтем и речным илом.
Когда с сортировкой было покончено, самые грязные вещи вдова велела замочить в щелочи – их предстояло потом прокипятить, а для остальных подготовить средства: мел для сведения жира, керосин от засохшей крови, спирт от травы, а последним Твила выжала лимонный сок для отбеливания. Отдельной горсточкой отстояло белье Эмеральды Бэж. Оно благоухало ирисами и состояло сплошь из рюшечек, оборочек, воланчиков и кружавчиков, настолько воздушных, что страшно было
