никому не говорил. Свойственная ему любовь к поэзии однажды выразилась в том, что он при мне продекламировал какое-то стихотворение о кремлевском горце, которое я не понял, но частично запомнил, и много лет спустя, знакомясь с творчеством О. Мандельштама, опознал эти стихи как знаменитый памфлет на Сталина.
Давление чиновников заставило Алексея Максимовича прекратить свое производство и устроиться на инженерную должность на одном из крупных заводов. Он был инициативным специалистом и его очень ценили. Но вскоре настойчивые и для него совершенно неприемлемые предложения вступить в партию заставили его, худого слова не говоря, покинуть завод и искать другие заработки. Его малое производство пало жертвой политики удушения кустарей-ремесленников, но, как я понял позже, даже это не заставило его отречься от интереса к предпринимательству, не сломало характера, не загнало в рамки системы: он стал индивидуальным пасечником. Против этого вида деятельности власть в то время не возражала.
Я чувствовал, но не вполне осознавал разное отношение к укреплявшимся тогда советским нормам жизни моих старших родственников, с Октябрьской революцией потерявших свое благополучие, привычную среду и жизненный ритм. Теперь понимаю, что к 1940-м годам полностью и безоговорочно советские установки приняла только мама. Папа и Чернышевы признавали их как реальность, с которой невозможно не считаться. А Карповы укрывались от этих норм в своих нишах.
Конечно, я подозревал, что не все, ставшее мне тогда известным о моих родителях и родственниках, да и поведение некоторых из них соответствовало советско-коммунистическим канонам. Избегая конфликтов с господствовавшими установками, они оставались стойкими в превратностях судьбы и прагматиками в изменявшихся условиях. От родителей унаследовал приверженность рационализму и атеизму, стремление к прогрессу и трудовой оптимизм: «терпение и труд все перетрут». Это способствовало моему приобщению к господствующим коммунистическим ценностям.
Семья и ее связи содействовали моему знакомству с городом и страной. Поездки к Чернышевым и Карповым, в главный кинотеатр города, в котором новые фильмы демонстрировались раньше, чем в других, в театры, посещение краеведческого музея, цирка, гоночного трека познакомили меня с городом. Тогда в нем дома высотой более двух этажей имелись в основном на нескольких улицах: идущей от вокзала Комсомольской, перпендикулярной ей Августовской, на проспекте Революции, параллельной ему улице Крафта, за мостом через бурную и мутную Сунжу на улице Ленина и лишь кое-где в других местах. Красивых строений было мало. О восточной архитектуре напоминали лишь мавританские арки здания обкома партии и облисполкома.
Город был растянут, его дальние концы соединялись трамвайными линиями. Трамвай ходил и на Новые промыслы. А на Старые промыслы с вокзала Грознефть ездили на стареньких поездах. Северо-запад города занимали крупные нефтеперегонные
