Льва Егоровича.
– Может, объяснишь?
– Чего? – Дед начал нарезать хлеб.
– Вы же не общаетесь с мамой!
– Я стар, Даниил. Времени ждать совсем не осталось.
– Но меня-то ты зачем приплел? Мирились бы без меня. Ты же знаешь – мы с ней как кошка с собакой!
– Я не общаюсь с дочерью. Моя дочь не общается со своим сыном. Это не дело.
– Одним махом всех примирить? Это она тебя надоумила? – Даня кивнул в сторону комнаты-кладовки-приюта.
– Ты Мару не трожь. Так совпало.
Помолчали. За окном сигналили автомобили. Сквозняк отворил приоткрытую форточку, и прохладный воздух вихрем пронесся по полу.
– Де, может, не надо, а?
– Мы поговорим и все обсудим.
– Она сожрет нас живьем.
– Зубы раскрошатся – нас грызть.
– Не пойдет она на перемирие.
– Сюда она все же приедет.
– Ты ее сам попросил?
– Сам. И она сразу согласилась.
Скрипнула дверь. Сквозняк усилился. За окном взревела сигнализация. Звонкая и противная.
– Чего это у вас дверь открыта? – Даня услышал из коридора голос мамы.
И дрогнул. Дед, заметив это, рассмеялся и прошептал:
– Так поражает молния, так поражает финский нож.
А потом добавил громко:
– Входи!
Главное потрясение в жизни Льва Егоровича все же случилось пять лет назад.
Тот день он тоже помнил необычайно ясно. Саму аварию – с трудом. Ее вытеснила боль. А вот утро отлично запомнил.
Они собирались на дачу. Зима отступила окончательно. Можно было перебираться на окраину области. Был конец апреля, еще прохладный, но совсем не зимний уже. С раннего утра шел мелкий-мелкий дождь. Противный.
Ева пыталась закрыть свой чемодан.
– Опять барахла всякого набрала?
– Лев, ну какое барахло? Мы же не на один день едем.
– Ну показывай! Сейчас же показывай, чего туда напихала!
Они разобрали чемодан, собрали вещи заново, и все застегнулось очень даже удачно. Но лицо у Евы стало грустным. Не обиженным или сожалеющим, нет. Ей просто хотелось взять побольше нарядов. Хоть чем-то же старушка семидесяти восьми лет должна себя радовать за городом? Так хоть красивая будет.
Лев Егорович почувствовал, как от этого взгляда у него сжимается сердце. Он еще раз раскричался полушутливо, разобрал чемодан и собрал все снова. Уложил все, что хотела взять с собой Ева. И она была довольна. Жаль, платье ей было суждено надеть только одно. И надевали не на саму Еву, а на оставшееся от нее тело. Плоть – не больше.
Он был за рулем, и винил себя. Продал дачу и машину. Больше не приближался к транспорту. Ходил исключительно пешком. И решил посвятить себя тому, чтобы помогать обездоленным.
