должен был вынырнуть из болотного сизого марева, когда услышал тихий звон конской сбруи и негромкий топот лошадиных копыт.
Парень замер на небольшой твердой кочке, уцепившись за чахлый кусток, и постарался унять громкое дыхание. Кровь билась в голове, он присел на корточки и перевел дух. Во рту пересохло и нестерпимо хотелось пить, и Прохор поругал себя, что не прихватил в путь воды.
Он двинулся вперед, стараясь своими шагами по останкам гати попадать в топот копыт лошади неизвестного всадника. Топот стих как раз в ту пору, когда парень выбрался на твердую почву. Оставаясь под покровом редеющего тумана, он прокрался в сторону, где лежало поваленное дерево, за корявыми корнями которого он помышлял укрыться. Он старался ступать таким же манером, какой видал у незнакомца в диковинной обувке.
– Тише, Рябуха, тише, – раздался совсем рядом негромкий говор.
Невидимый всадник успокаивал лошадь и бряцал сбруей, привязывая её к дереву. Прохор отменно его слышал, сидя в своем укрытии под выкорчеванными бурей корнями сосны.
Туман всё пуще уходил, отступая в болото, и всадник, оставивший свою лошадь, спешно окунулся в него, устремляясь по старой гати туда, откуда некоторое время назад выбрался Прохор.
«К этим пошел, – подумал Прохор, – Не иначе, как он и есть, соглядатай с Усолья, про которого тот молодец сказывал! Доносить идет, что разведал!»
Когда хлюпавшая под ногой всадника гать затихла, Прохор выбрался из своего укрытия и бегом устремился в Усолье. Он помнил, что сказал ему незнакомец там, на острове, и обогнул Усолье, чтобы попасть в деревню с востока.
Успел он вовремя, рассвет уже занялся над деревней, во дворах голосила птица, хозяева налаживали скотину в стадо.
Когда Прохор нежданно возник перед Катериной, проскочив огородом во двор, женщина вскрикнула и уронила плошку с зерном для курей.
– Шшш, не шуми, Катя, это я, – Прохор глянул на улицу, но, на его счастье, за плетнём никого не оказалось.
Махнув Катерине рукой, парень ушел в конюшню. Он был с ног до головы покрыт болотной грязью, штаны и рубаха еще не просохли с болота, а когда он пробирался огородами, то насквозь промок от утренней росы.
Прохор продрог и дрожал всем телом, вошедшая за ним в конюшню Катерина сняла с жерди рогожу и подала её парню.
С побелевшим от страха лицом она смотрела на Прохора, понимая, что неспроста он пришел к ним во двор, пробираясь болотом в ночи.
– Катя, ты не пугайся, я письмо от Ефима принес, – Прохор снял крепко нахлобученный на голову картуз, – Вот, прочти. Они позже воротятся, батюшка захворал.
Катя трясущимися руками развернула письмо и стала медленно разбирать написанные рукою мужа строки. Краска возвращалась на её щеки, она понимала, что с мужем всё хорошо.
– Что же ты болотом-то пошёл? – Катерина свернула бумагу и глянула на деверя, – Смотри, весь озяб, сам еще гляди захвораешь.
– Гатью скорее до Усолья,
