сбросил с плеча руку Винина и плеснул себе в бокал вина. Прайд с Тьюддином, пьяные и багровые до безобразия, заржали с взволнованности писателя, а Хамлов пихнул его локтем в бок:
– Глядите-ка на нашего трезвенника! Самому-то не хочется хотя бы бокальчика? А то ни капельки не опробовал! Ну не боись, Модя, коньяк хорош! Дай-ка налью… – он забрал пустой бокал у задремавшего Обжорова, залил его до краёв коньяком и тыкнул им Винину в лицо. – Пей!
Опьяневшие посетители, развеселившиеся Тьюддин и Прайд поддержали его и хором кричали: «Пей! Пей!»
– Я не хочу, – отказался Винин.
– Не хочешь?
Хамлов страшно засмеялся; его руки затряслись и коньяк полился на писателя. Винин вскочил на ноги, с испугом посмотрев на свою одежду: тёмными облаками алкоголь распластался по зелёной рубашке, жёлтому галстуку и синим брюкам. Все захохотали громче. Хамлов бросил несколько извинений, а Энгель, простодушно смотря на товарища, заедал выпивку бутербродом с колбасой и огурцами.
Странно ухмыляющийся Прайд подошёл к испачканному Винину, попутно вытаскивая из карманов сухие платки:
– Ангелок, давай помогу…
Покрасневший Винин нахмурился, отпрянул от актёра и надел чёрный плащ, собравшись уйти, когда его остановил пришедший неизвестный ему необычайно высокий господин в ярко-красном костюме, белой водолазке, фиолетовой бабочкой на шее, серебряными серьгами и кольцами на каждом пальце. Писатель безуспешно попытался его обойти, сдался и вопросительно посмотрел на господина.
– Либидин! – засверкал Энгель и, приподнявшись, пожал пришедшему руку. – Какими судьбами здесь?
– Да так, гулял рядом-с…
Аркадий Либидин, владелец роскошного публичного дома «Асмодей», был красив лицом, имел лёгкую ямочку на гладковыбритом подбородке, аккуратную горбинку на носу, на котором держались очки без одной дужки, и густые каштановые брови, контрастирующие с белокурыми, зачёсанными набок волосами. Под большими пепельно-серыми глазами темнели мелкие морщинки.
Никто не знал, когда Либидин родился и сколько ему было лет, – он выглядел молодо, но на Мармеладной впервые объявился ещё пару десятков лет назад и всё время неустанно работал. Люди предполагали, что ему было около пятидесяти или шестидесяти, а свежесть в лице приписывали пластическим операциям, везению или магии.
Природа одарила Либидина не только внешней привлекательностью, но и шелковистым лирическим баритоном, а лёгкая картавость его приукрашала. Он говорил, напевая окончания и, казалось, постоянно хочет сказать что-то ещё, – тогда все замолкали, ожидая от него продолжения фразы, и удивлялись молчанию. Но в красивой внешности и голосе было что-то недоброе, – это недоброе Винин сразу уловил при первом взгляде на новое лицо и насторожился.
Либидин обратился к нему насмешливым взглядом, пугающе осклабившись, усадил его обратно на стул и пожал каждому руку. Приятели, на миг отрезвев, счастливо заулыбались и,
