стал таким пустым и холодным в какой-то одинокий момент, разрывающий тихое отчаяние предыдущих секунд, и как только Лили допустила единственную перелетную мысль о том, что она готова рискнуть и принять Вельзевула в свои руки, пока он не заметил пропажу, холод раздробил ей все кости. Он проницательно готовился напасть в ту же секунду, как только Лили захотела бы сдаться, поэтому беснующийся ураган из черных жуков, едких тварей, мерзких запахов заполнил все, чем она пыталась дышать – легкие взрывались неизвестными тварями, сопутствующими Вельзевулу, но в то же время их знакомство зависело от взаимного обмена базовыми чувствами.
С тем, как дерзко разум девушки затрепетал в ощущении искренней, неподдельной циничности, глаза Вельзевула готовы были расплавиться от того, какой свет несла в себе душа Лили. Но… мы кое-что забыли. Она не была способна ненавидеть мир также, как это делали грешники Вельзевула, а сам Вельзевул на самом деле умел любить. Пусть по альянсу кружащих мушек этого сказать было нельзя, дьявольское отродье пошатнулось от того, что вместо своевольного желания к любви он оказался ей обязан.
Разрывающиеся на части кости мучеников того света гремели друг о друга, создавая барабан, лопая его корпус, избивая мембрану, повторяя подряд звуки уничтожения ритма, а крики униженных и забытых сливались в единые хоры бездонных мягких рек, огибая повороты собачьих глоток, разрывающихся в счастливом заливистом лае. Лили уже не чувствовала ни того, где был Сеймур, ни этого дома – все, что ей доводилось видеть, было не от ее глаз, а от глаз вопящего дьявола, истошно рычащего и разрывающего свою грудь, болезненно бьющегося спиной о потолки. У него не было никаких очертаний из-за количества скользких тварей, преданно следующих за своим обезумевшим хозяином, слепо верящих ему до желания умереть от его тяжелых ступней. Взаимная симфония ненависти и восторга разламывала плечи, кусала друг другу зубы, соревнуясь в их количестве, и если непреклонная горечь перетягивала на себя одеяло с ревностью обманутого партнера, умиротворенное удовольствие ласково обвивало крикливые ребра. Соитие имело настолько всеобъемлющее влияние на разумы друг друга, что дьявол и божий одуванчик бессильно рухнули на пол, хватаясь за головы, только вот не свои – они пытались утешить чужую боль, восславить чужие слезы, отдать честь чужой жизни. Слепота окружала их черными тварями вокруг; дыхание, сбитое и разломанное любовью к смерти и презрением к жизни, мурлыкало кошачьим тоном просьбы, которые никто так и не услышал. Они лежали бессмысленно, тяжело, и вся та черная мгла, заполнившая коридор, боязливо угасала, забиваясь по щелкам; былая преданность хозяину улетучилась, но никто ее даже не запомнит – ни хозяин, ни Лили. И никому также не будет известно, что все-таки сложнее – пережить счастье при ненависти, или ненависть при счастье? Молчание, многословно напоминающее Лили о ее необходимости, било по ушам, и она старалась понять, как закрыть ему выход наружу, к свободе. Она не могла. И проверить это тоже не могла. Неуверенность сбила с ног самого умелого
