Горыня, чего не видел, про то не говори! Была чужая баба! Я только сморгнула – а она исчезла.
Подала голос безымянная старуха-постоялица:
– Еще бы ей не исчезнуть от такого шума-гама! Слышь, Калина, а ведь это к тебе ночница заявилась!
Хозяйка, которая достала из люльки орущего ребенка и укачивала его на руках, при этих словах горестно охнула.
А старуха продолжила напористо:
– Ты пеленки стирала, на дворе развешивала для просушки, а снять до заката забывала – было такое?
– Ну… – растерялась Калина. – За делами замотаешься, бывает, что и забудешь снять. В темноте уже выбежишь да снимешь.
– А пустую колыбель качала?
– Да зачем мне это надо… – начала было Калина. Но вдруг замолчала, вспоминая – и сказала огорченно: – Было и такое. Проезжал тут купец, вез жену с дочкой в Град-Столицу. Дочке шестой годик шел. Я Демьяшку из люльки вынула и села грудью кормить, а девчушка у люльки пристроилась играть: качает да колыбельную поет, будто дитё убаюкивает.
– Вот и доигрались, – с непонятной радостью заявила старуха. – Приманили ночницу, а с нею криксы пришли, по ночам ребенка будят, спать не дают. А сама ночница кормит ребенка грудью – а молоко-то у нее горькое, ядовитое…
– И что ж теперь делать? – Калина прижала к себе кричащего ребенка, словно боялась, что сейчас кто-то его отнимет.
– Можно заговорить от ночницы. Да и дитё твое горластое утихло бы, дало бы нам всем выспаться. Только с чего это я буду стараться посреди ночи? Мне завтра в путь идти, так я, пожалуй, лягу…
Хозяйка метнула на старуху укоризненный взгляд:
– И сможешь уснуть, зная, что рядом дитё малое мается?
– На весь мир не угодишь, только себя уморишь. Какой мне прок с тех хлопот? Люди – они неблагодарные. Ты разорвись хоть надвое, а они спросят: почему не нач́ етверо?
– Ясно, – вздохнула хозяйка. – Ложитесь-ка спать, люди добрые, а мы тут вдвоем еще посудачим…
Скоморохи без единого слова улеглись по лавкам. А Калина со старухой сели рядышком возле люльки. Они негромко переговаривались, но их голоса заглушал рев младенца. Дарёна прислушивалась, но разобрала только горький вскрик хозяйки: «Может, еще последнюю рубаху тебе отдать?!»
Наконец женщины договорились. Старуха встала, распорядилась:
– Заверни сына в свой плат, я его вокруг дома обнесу с заговором.
Дарёна юркнула за занавеску – пусть не видят женщины, что она подслушивает.
Хлопнула дверь, за нею стих детский плач.
Вскоре от открытого окна донесся неясный старушечий голос:
– Сестры-зарницы, красные девицы, вы обороните младенца Демьяна от ночницы, от криксы, от страха ночного. Гоните ночницу за быстрые реки, за глухие леса, за глубокие моря…
Словам старухи вторил сорочий стрекот. Дарёнка удивилась: ночь же! Сорока-то – дневная птица…
Голос старухи пропал за углом дома. Ребенок уже молчал.
«Вот
