наложница князя, с сыном Владимиром.
«Ну, где же он? Что так медленно едет?» – притопнула княгиня, и, почувствовав озноб, велела нарядно одетому слуге накинуть ей на плечи суконную чёрную епанчу.
Сердце её счастливо замерло, когда увидела въезжающего на вороном жеребце в широко распахнутые ворота, сына в запылённой кольчуге и в блестевшем на солнце шлеме. За ним двор заполнили усталые, но довольные дружинники.
Святослав, улыбаясь матери, не сошёл как раньше, а будто печенег, стёк с коня и, сняв шелом, поклонился матушке, у которой закружилась голова и судорожно сжались губы, когда увидела бритую голову сына со свисающим за ухо клоком волос.
Сдержавшись, чтоб не обругать двадцатичетырёхлетнего неразумного дитятю, к тому же отца трёх детей, она, выдавив улыбку, обняла и поцеловала пахнущего потом, кожей и пылью сына, едва сдержав слёзы: слава Богу, жив и здоров.
– С женой поздоровайся и детей обними, – в приказном тоне велела непутёвому, на её взгляд, отпрыску: «Так и есть – непутёвый», – вновь недовольно поджала губы, видя, как сын, по-быстрому чмокнув в щёчку пышно разодетую жену и погладив по головам двух старших детей, бросился к пышногрудой ключнице, сияющими голубыми глазами ласкающей любимого и прижимающей к себе рослого шестилетнего мальчика.
Обняв и расцеловав Малушу, а затем младшего сына, смеясь и что-то рассказывая им, повёл за руки в залу терема, не обратив внимания, как нахмурилась мать и насупилась жена.
Сумев превозмочь досаду, княгиня приветливо поклонилась Свенельду, его сыну Люту и спешившейся дружине.
– Здрава будь, княгиня, – вразнобой забасила гридь, сняв шеломы и кланяясь ей.
Княгиня с раздражением заметила, что некоторые гриди, подобно Святославу, обрили головы, оставив лишь пучки волос на макушках.
Вечером, оставшись вдвоём в гриднице, мать стала выговаривать сумасбродному дитяте:
– Святослав, ты будто не русский князь, а печенег какой, – строго глядела на сына, сидя в кресле напротив.
Между ними стоял стол с тремя горящими свечами, отбрасывающими тени на развешенные по стенам щиты и оружие.
– Как уничтожу хазар и возьму под свою руку печенегов, так отращу прежние волосы, – мягко ответил он, с любовью глядя на постаревшую мать. – А сейчас я – степняк. Научился, как они, есть зажаренное на углях мясо, и спать не в шатре, а подстелив потник с седлом в головах.
– Вот и я говорю – ты не славянский князь, а тюрок. И бороду сбрил. Она тебе очень шла.
– И я о том же – не уступлю им. В следующий поход не возьму ни возов, ни котлов, но, нарезав конину, зверину или говядину, зажарю и съем, – улыбнулся, приметив, как мать перекрестилась и сплюнула.
– А спать буду… – продолжил он.
– С женой, венгерской княжной Предславой, – перебила его мать.
– Нет, с ключницей Малушей, – хохотнул сын смело и независимо глядя на княгиню. – В четырнадцать лет
