Царьград? Не прощу им позор своей матери, и Руси в твоём лице. Осмелились три месяца держать тебя на лодье в гавани, не допуская в город.
– Сын, я христианка теперь. Одумались они, извинились за нанесённое оскорбление и уговорили принять христианство. Сам патриарх Цареградский окрестил. Бог терпел и нам велел. Я знаю, что судьба накажет меня за жестокую и безжалостную расправу над древлянами и их князем. Но я мстила за мужа и была в то время не христианка, а язычница. Но грех не проходит бесследно, и расплата вернётся если не ко мне, то к детям, – жалостливо глянула на сына, – или внукам, – хотела перекреститься, но в гриднице не было иконы, а лишь оружие, которому молился её сын. – Отрекись от сурового Перуна и поверь в кроткого и милосердного Христа. Я и внукам, детям твоим, не устаю это повторять, и к вере Христовой надоумливать.
– Мать, я не стану унижаться перед ромеями, а побью их, и они сами предложат мне дружбу, как предложили её князю Олегу.
Через день, прибывшие из похода дружинники, получив денежное довольствие и став от этого весьма довольными, для начала решили немного погулять. Даже женатики. Первым делом, ясен меч, направились прибарахлиться на рынок, ибо изорвались в походе.
Юным отрокам сотник Велерад тоже разрешил отлучиться в город, и трое подружившихся парней медленно брели вдоль торговых рядов намереваясь прикупить кто портки, кто рубаху, а Доброславу – кровь из носа, был нужен кинжал, и он потащил Клёна и Бажена в оружейный ряд.
– Ты, Клёник, ловок оказался, кинжалы наши спёр в своём лесу, а вернуть всё забываешь. Ясен пень – вятский лес, медведь хозяин.
– Семарглом клянусь, верну. Никак домой не попаду, а вон жид хазарский мечами торгует, у него и кинжал прикупишь, – указал, где именно, и первым направился к торговцу оружием, отпихнув ногой явившего лапы от купившей его бабы, пока та отвлеклась на ленты, наглого гусака, важно топающего, куда глаза глядят.
Осерчав, гусак растопырил крылья и вытянул в сторону обидчика длинную белую шею, чем весьма развеселил отроков.
Купив прекрасный кинжал, и весьма недорого по мысли Доброслава, приятели направились в сторону шума и гама-тарарама, доносившегося с небольшой, свободной от торговли площадки.
Оглянувшись, Доброслав отметил, что продавец тоже весьма доволен – каждый считал, что обжулил другого.
– Словно Перун грохочет своими громами, – шутливо заткнул ладонями лопоухие уши Бажен.
Как оказалось, огромный вклад в многоголосье рынка вносили две артели скоморохов, старающиеся перетянуть к своей шайке как можно больше зевак, дабы затмить буйных соперников.
Одной из групп это удавалось лучше благодаря огромному ручному медведю, который, то боролся с мужиком в драных на коленях холщёвых портах, то плясал в кругу своей братии, состоящей из трёх скоморохов, где тверезым был лишь косолапый мишка.
– А вон наши, – ткнул локтем Бажена Доброслав, указав на пьяненьких, не хуже скоморохов,
