если б один из них случайно не обернулся. Бежать было бессмысленно; боец схватил мальчика за плечо, и тот вскрикнул.
– Чего орешь?
– Отпустите! – вдруг услышал он. – Слышите, товарищ боец!
Из окна вагона, стоявшего как раз перед ними, высовывался широкоплечий человек в военной гимнастерке. Голос у него был властный, и боец нехотя убрал руку. Человек в гимнастерке увидел у мальчика скрипку и сказал:
– А ну-ка подойди сюда, скрипач!
Из-за его спины показалось другое лицо, узкое, с большими черными глазами.
– Ты чего здесь делаешь?
– Я… я здесь играл.
– Что играл?
Мальчик ответил, и широкоплечий улыбнулся.
– Небось сбежал из дома? Только правду говори – сбежал?
К чему было врать этому человеку? Ну, сбежал, только не из дома.
Широкоплечий вдруг задумался:
– Знаешь что, лезь-ка ты сюда. Вон в те двери. – И крикнул какому-то военному, стоявшему у подножек вагона: – Товарищ Быстров, пропустите мальчика.
Прошел час, прежде чем Сергей рассказал им о себе, а человек в гимнастерке все расспрашивал его и наконец попросил что-нибудь сыграть. Сергей развернул свою скрипку.
– Чайковского можешь?
– Могу.
Широко расставив ноги, стал посредине купе и сыграл «Тройку». Они – черноглазый и другой, в гимнастерке, – переглянулись:
– Еще что-нибудь…
Стараясь не сбиться, он начал играть песенку, дней пять назад услышанную в зале ожиданий от крестьянина, но песня была короткой, а ему не хотелось кончать, и он продолжал ее, чуть прикрыв глаза, и, собрав в себе все силы, играл дальше, придумывая на ходу.
– Я не знаю этого, – сказал человек в гимнастерке. – Что ты играл?
– Не знаю, – ответил он.
– Как так – не знаю?
– Начало не мое, а середина и конец – мои.
Они снова переглянулись. И вдруг человек в гимнастерке звонко рассмеялся:
– А помните наш спор, Валериан Павлович? Вы говорили, что десятилетия пройдут, прежде чем из нашего народа выйдут в мир таланты. А вот прошло пятнадцать лет – и пожалуйте. Нет, Валериан Павлович, в нашем народе таланты растут, как грибы в дождик, надо их только собирать умело. – Все еще смеясь, он потрепал мальчика по голове. – А покормить-то тебя я забыл. Нечего сказать, гостеприимный хозяин. Садись и ешь. Вот тебе бутерброды.
Ради приличия он отнекивался, а потом решил, что стесняться нечего, и поел с удовольствием. Еда клонила ко сну, и он задремал, свернувшись на диване, сквозь полусон слушая речи двух пассажиров.
– Вот вам совершенно новый человек, – говорил черноглазому главный, как он определил его. – Он городового в глаза не видел и не увидит. Пареньку, конечно, не сладко жилось, так ведь мы только в начале пути. Сын токаря, красного директора. Я верю в него, ей-ей верю…
