уходите? Куда? – удивился Козюкин. Ратенау не ответил; вопрос был задан напрасно. Козюкин взялся за шляпу и помял поля, опустив глаза.
– Слушайте, а что же с Позднышевым? – не утерпел он.
– Вы… – Ратенау не мог надеть макинтош, рукав где-то запутался, и старик покраснел от усилий. – Вы… задаете… много вопросов. Выходите на улицу и не ждите меня.
Он пошел закрывать за Козюкиным дверь и сказал:
– Вы сегодня были неподражаемы. Почему вы не актер, а? И скажите, вы в самом деле так обозлены на них или тоже играете?
Козюкин вздрогнул. В последних словах ему почудилась откровенная угроза. Он ответил поспешно, пожалуй, даже чересчур уж поспешно, пытаясь скрыть внезапный страх:
– Я очень зол.
Ратенау ушел несколькими минутами позже – сухонький, безобидный на вид старичок в старомодной шляпе и в макинтоше.
Козюкин оказался прав: в пачке было четыреста рублей с небольшим, – сумма не очень-то значительная, особенно если учесть, что она была получена за три недели работы. За генераторы ему еще не заплатили. Он прикинул: в августе можно будет съездить в Сочи, обязательно одному. Нервы начинают сдавать. И все требуют денег. Накануне звонила теща, мать покойной жены. Асенька выросла из своего драпового пальтишки, оно у нее и на рукавах прохудилось. Девочка должна ехать в пионерский лагерь, а белье у нее старенькое, так не могли бы вы… Он ответил, что с деньгами у него сейчас туго, живо перевел разговор на другое и попросил к телефону Асю. Говорил с ней, как со взрослой, чуть покровительственно, справился об успеваемости, а когда кончился разговор, трубку бросил с раздражением. Да, шалят нервы…
Сейчас он вспомнил вопрос, заданный ему Ратенау: «В самом деле вы озлоблены, или это тоже игра», – вспомнил и усмехнулся. Уж кто-кто, а Ратенау мог и не спрашивать его об этом.
…Давно, еще в середине двадцатых годов, Козюкина, в ту пору молодого специалиста, только что кончившего Ленинградский политехнический институт, вызвал к себе в губком один из руководителей оппозиции.
– Мы отправляем вас в Нейск, – услышал Козюкин. – Положение таково, что оппозиция должна затаиться на время. Сигнал будет вам дан.
В Нейске на заводе проходили собрания. Директор завода, бывший рабочий Голованов, огромный, угрюмый, в гимнастерке, подпоясанной ремнем, говорил, поднимая тяжелый кулак:
– Громить их! Всю эту погань, этих господ из вчерашних с партийными билетами. Говорят – авторитеты, личности выдающиеся! А если личность загнивает – вон ее! Правильно я говорю? Партия – вот авторитет…
– Верно!
Козюкин хлопал вместе с другими, а в душе у него все росла и росла злоба к этому могучему человеку, к этим людям в зале, у которых тоже руки были грубыми и сердца непримиримыми к врагам.
Случайно познакомившись с учителем музыки в темных очках, Козюкин почувствовал своего человека и выложил ему все. Учитель кивал, поддакивал, а потом однажды спросил в упор:
– Будете работать со мной? Здесь
