стало быть. Тут вспыхнул перед ним розоватый огонек и знакомый голос проговорил:
– Пожалуйста, Николай Сергеевич.
Лавров отпрянул. Против него стоял Брянцев, держа зажженную спичку.
– Вы?
– Да. – Брянцев не замечал смущения Лаврова, он был хмур, и под глазами у него лежали глубокие тени. – Майор просил вас немедленно пройти к нему. Вас и Воронову.
С Лаврова словно хмель слетел:
– Что случилось?
– Поднимемся за ней, – вместо ответа предложил Брянцев.
Но Катя уже спускалась, по лестнице дробно стучали ее каблуки.
Когда она побежала наверх, у нее было одно желание: скорее к себе, в комнату, раздеться, юркнуть под одеяло и, накрывшись с головой, подумать о том, что сегодня было. Она не утерпела и выглянула в лестничное окно; Лавров был не один. Второй – она знала его – был помощник Курбатова, значит надо бежать вниз, он там неспроста.
– Что случилось? – крикнула она из дверей.
– Когда Позднышев ушел с работы? – спросил ее Брянцев.
– В пять, нет, в половине шестого. Да, в половине шестого, это я точно помню. Я ушла в восьмом, два часа спустя.
– Куда? Куда он пошел?
– Его вызвал друг. Они собирались где-то встретиться.
– Где?
– Я не знаю. Что же случилось все-таки, скажите ради бога?
Брянцев отвернулся:
– Позднышева пытались убить. Он в больнице.
В субботу, под выходной, Брянцев, уходя с работы, столкнулся у входа с музыкантом Головановым. Брянцев узнал его сразу по фотографиям, которые приходилось видеть на афишах и в журналах. Высокий, худой, чуть сутулый, словно стеснявшийся своего роста, Голованов стоял перед дежурным и говорил, волнуясь:
– Простите, мне надо видеть… срочно видеть кого-нибудь из следователей. По очень важному вопросу. Сегодня, сейчас.
Дежурный взглянул на Брянцева – тот кивнул; тогда дежурный попросил у Голованова документы и выписал пропуск:
– Комната шесть.
Рассказ был не длинен, музыкант очень нервничал и говорил поэтому сбивчиво, однако все, что он говорил, складывалось в стройный рассказ о судьбе человека его, Брянцева, поколения. Но если Брянцев рос, как большинство советских детей, в семье, в школе, в пионерском отряде, – то у Голованова была совсем иная судьба. Брянцев пошел на фронт, Голованова не брали – слаб здоровьем. И если для Голованова война кончилась в тот самый день, когда об этом сообщили по радио, для Брянцева она продолжалась до сих пор.
Слушая Голованова, Брянцев видел не только то, что тот хотел рассказать. Жизнь человека талантливого, сильного в своем таланте, вставала перед Брянцевым.
…Голованов помнит себя лет с пяти, – помнит комнату, единственным своим окном выходившую на двор, со всех сторон стиснутый дровяными сараями. За двором и сараями начиналась пригородная равнина, безлюдная, изрытая окопами и воронками, –
