в работу пускать жалели, запрягали только по праздникам, в церковь или в гости, кормили на особицу отрубями, а летом гулял Васька в лесу, а то и в дальний табун, в степь, отправляли его на поправку, – и вышла из Васьки выездная, парадная лошадь; шел он знатно: скакун оказался. Ехали рядом, шагом, по мягкой лесной дороге под зеленым навесом вековых дубов и, как всегда, разговаривали. Васька-Гектор шел красивым «шлопаком» и просил поводьев, взнузданный под язык, грыз удила, сгибая крутую шею с длинной волнистой гривой. Толстобрюхий Чалка смешно старался идти вровень с молодым конем. Он был невзнуздан, шел понуро, покряхтывая. Всадники ехали без седел, не было такого обычая в Займище. Локти и босые ноги Лавра болтались от тряской трусцы старой лошади. Он посмеивался, видя, как племянник старается сидеть молодцом и от коня требует красивого хода.
– Да будет тебе бодрить-то его! Чем бы поберечь лошадь – а ты ее горячишь!..
Племянник смеялся в ответ…
– А ты читал «Наль и Дамаянти»? Был такой мастер управлять лошадьми! А то был Ахиллес – с ним лошади по-человечьи говаривали…
– Толкуй с тобой!..
– Ей-богу, не вру!.. Я – Наль!
– Враль?
– Эх, дядя, послушай, как лес шумит, он – живой, ей-богу, говорить умеет! А облака! Хорошо-то как!
– Ничего себе!.. Нам все это пригляделось давно!.. А лесу нашего, пожалуй, скоро лишимся: слыхал? Бают, из-за лесу судиться хотят!
– А что же ваши отцы, кому в рот глядят? Как будете жить без лесу?
– Никак!.. Лес нам барин по дарственной бумаге отказал, а опосля помер… давно уж, еще при дедах, коли на волю выходили… А теперича слух прошел – наследник нашелся и хочет на сруб лес наш продать… купцу!
– Не может этого быть, а где дарственная?
– То-то – что нету ее… Потеряли…
– А кто сказал… про наследника?
– Да все знают… Слухом земля полнится!.. Услыхамши, ходили наши мужики в город, на базаре там аблакат есть, а что аблакат? Нанятая совесть, пьяница! Хотят отца твово спросить – как быть?
Лавр трусил на Чалке и деловито, как взрослый, толковал о лесе…
А лес, родной и близкий, где каждое дерево было знакомо, каждое урочище носило свое имя, шевелился, как живой, и шумел под теплым ветром, говорил многими голосами, и голоса его сливались в торжественную, тягучую песнь. Впереди, сквозь широкие ветви дубов просвечивала ровная, овальная долина, виднелись уходящие в небо серебристые осокори.
– Купец, – продолжал Лавр, – через Шиповую поляну канаву начал рыть глубоченную, и чья скотина за нее перейдет – загонять будем! Не видал еще канаву-то?..
– А наплевать мне на купцову канаву!
Вукол вспыхнул и вдруг огрел путами резвого скакуна. Дядя не успел и слова сказать, как Гектор со своим всадником вынесся на поляну. Звонкий топот отдавался в лесу, мелькнул круп лошади с волнистым длинным хвостом, да замелькали легкие копыта.
– Канава! – изо всей
