идёт год текущий.
– Или день.
– День в году.
– Я ещё по твоей игре в шахматы понял, что ты – безупречный логик, – Джафар поддержал Эйзена под локоть, когда тот снова оступился.
– Я и человек хороший, – сообщил Эйзен, одарив его лучезарным взглядом.
– Я лучше, – попытался сказать Джафар с некоторой капризной строгостью, но в итоге тоже улыбнулся.
Перед ними был мост; оставалось перейти через ров и оказаться в городе.
– Ты можешь умереть и тут, – сказал Эйзен с некоторым беспокойством. – Я не хочу умирать в чужом мире, Лёша, – воспротивился Джафар. – Я хочу в своём.
Разгуливая по переулкам другого мира, они поднимались в покинутые здания, почти не тронутые временем. Даже пыли на поверхностях и предметах практически не встречалось, а бумаги выглядели так, словно их только что выбросили.
– Вот оно, это учреждение.
– Это целый комплекс.
– В том-то и дело. Комплекс. Город без людей, застрявший во временном парадоксе.
…Поднявшись на третий этаж, как им показалось, жилого здания, Эйзен с Джафаром долго ходили по комнатам, погружаясь в письменные и визуальные свидетельства бытия людей, так похожих на тех, которые жили по ту сторону тоннеля. И в то же время непохожих.
В самой дальней от тоннеля точке возвышалось чёрное здание, напоминающее зиккурат.
– «Императорский музей», – с трудом утихомирив пляшущие перед глазами буквы, прочитал Эйзен. – Зайдём?
И они зашли.
При «жизни» музей явно содержал много интересного: произведения искусства, ремёсел, интересные документы. Теперь же он был разграблен.
Остались только некоторые записи, фотографии и не представляющие особой ценности – по меркам забарьерного мира – мелочи. Пришельцы изучали их минут двадцать, обсуждая черты сходства и различия миров.
А комнате технологий нашлось нечто такое, что и вовсе перевернуло впечатления о мире за Барьером.
В полутемном зале размещалось два прозрачных куба.
Один из них, словно трехмерный экран – а скорее, выхваченный из неизвестного места кусок пространства – представлял часть интерьера жилой комнаты. Посетители могли увидеть стол, несколько стульев вокруг него, посуду – похожую на земную, но тёмную и странную – и троих людей, которые за этим столом пили чай.
– Голограмма? – спросил Эйзен, подходя к краю композиции.
Джафар схватил его за руку и оттащил прочь.
– Нет, – тихо сказал он. – Что-то другое. Они непрозрачные.
– Но… как?
– Другой мир, другие технологии.
– Выглядят, как живые.
Люди в прозрачном кубе двигались, демонстрируя обычный, неинтересный кусок быта. Наблюдая за ними, Эйзен понял, что их время идет по кругу, и цикл составляет около десяти минут, по истечении которого все их движения повторяются сначала.
