лечащий врач вполне реально предполагал возможное выздоровление. После ампутации одной груди и нескольких сеансов лучевой терапии. А потом доктор Оливер обещал познакомить её с прекрасным пластическим хирургом. Её грудь восстановят, и она снова будет чувствовать себя полноценной женщиной!
Анатоль сидел в своём любимом плетёном кресле над обрывом и задумчиво смотрел на предгрозовой океан. Вода имела сегодня тёмно-серый цвет, цвет неба – угрожающий, неласковый. Анатоль любил океан таким. В бушующем рокоте мощных пенных волн ему слышалась вековая тоска всемирного несогласия, ропота, беспричинного на первый взгляд, но такого естественного в этом мире, – ибо только благодаря вечному бунту возможно постоянное развитие, движение вперёд.
Невольно вспомнился немец. Кажется, он представился Паулем Штраубе. Что-то не спешит он к нему с визитом. Думает, наверное: пронесёт и так.
Колдун усмехнулся. Как хорошо ему известна изворотливая человеческая натура: тянуть до последнего с принятием важного решения, и, главное, не потратить деньги. Вдруг всё образумится и пройдёт само собой… Нет, уж кто-кто, а он знал: ничего просто так не приходит и, соответственно, не проходит. И за всё нужно платить.
Недавно ему сообщили о страшной смерти трактирщика Педро. За несколько недель тот умер в ужасных муках. А перед смертью какие-то «кукарачи» (то ли тараканы, то ли пауки) страшно изъели его лицо.
– Господин, обед подан, – Анатоль вздрогнул: Сэм как всегда приблизился неслышно, словно с того света.
– Что там у тебя сегодня?
– Жаренные на углях крабы и кальмары под соусом «по-тропикански». На десерт ванильный пирог. Вино, я думаю, Вы подберёте сами.
– Хорошо, я сейчас приду.
Уже вставая, он увидел вдалеке женскую фигуру – словно выточенную из чёрного дерева статуэтку. То шла по пляжу Мариетта. Она, как всегда, наслаждалась прогулкой над океаном, что готовился к шторму.
Ей по-прежнему не давала покоя ревность. Ревность – чувство собственности – и голод, недовольство забытого любовником тела. Бешенство раздирало её душу.
Она вспоминала их с Энрико бурные ночи. Не то, чтоб он её полностью устраивал. Не хватало в нём некой брутальной силы – грубой, спокойной, подчиняющей женщину, от которой у той бы дрожали колени, и захватывало дух. Такая сила не зависит от внешности и размеров. Она либо есть, либо отсутствует. В Энрике же была какая-то почти мальчишеская нежность, беззащитность даже, невзирая на его могучие формы и дикий, задиристый нрав. Энрике слыл силачом. Рослый, атлетического сложения, с мужскими достоинствами, пропорциональными его богатырскому телу. Как и самомнению, впрочем. Но когда он бывал снизу, Мариетта каждый раз удивлялась странному выражению его лица: какому-то загнанному, отнюдь не геройскому. Странный этот испуг появлялся в глазах, а особенно – в губах, небольших, как-то по-бабски скорбно сложенных уголками вниз в такие минуты.
Но, может быть, поэтому она и любила
