ангелом.
Папа театрально поднял вверх ведерко с обедом и поцеловал его. Парни вокруг рассмеялись и подошли пожать мне руку.
– Это моя дочь Сильви. – Он угрожающе поднял вверх палец. – Даже думать не смейте. А то скормлю вас волкам.
Он величественно взмахнул рукой над головой.
– Regarde[16], Сильви. Вот наш знаменитый мраморный карьер. Чудесно, правда?
– Да, – ответила я.
Отец с гордостью показал на громоздкую машину, которая медленно надрезала камень с оглушающим скрежетом.
– Вот моя красавица. Рассекает камень, как нож желе. Но так медленно, что мы зовем ее Улиткой.
Улитка была камнерезным станком на рельсах, с каждой стороны находились сверла, похожие на гигантские иглы швейной машинки.
– Она продвигается на один фут в час и съедает пятьсот фунтов угля каждый день. Наша красавица.
Мрачный индустриальный вид Улитки не вязался с его восхищенным описанием. Отец любил ее за то, что она делала за него трудную работу по высеканию камня, спасая ему руки и спину. Но для меня это была лишь гудящая груда грязного металла. Лишь черная копоть из трубы гудящего котла намекала на ее убийственную мощь.
За панелью управления сидел парень с косынкой на шее и сигаретой в зубах.
– Сильви, – сказал отец, – это Дэн Керриган, наш любимый смутьян.
– Это я-то смутьян? – подмигнул Керриган. – Ваш отец главный бунтарь, и мы ему за это благодарны, правда, Джоко?
Отец зачерпнул ложкой обед и поделился с Керриганом, проедавшим его голодным взглядом. Раздался свисток. Мужчины на полу вскинули головы, словно испуганные олени. Высоко наверху человек театрально показывал на часы.
– Тарбуш, – воскликнул отец. – Putain[17].
– На днях, – проговорил Керриган, – я его двери разнесу в клочья.
– Мы выйдем из этих дверей, – сказал отец. – А потом они заплатят.
Он заметил, что я слушаю их разговор.
– Тебе пора домой, – сказал он и вернулся к своей красавице Улитке.
По дороге назад мои ботинки застряли в серой массе покрытой наледью грязи. Я надеялась увидеть Джейса, но единственным напоминанием о нем было красное пятно на белых каменных обломках, его окровавленный платок. Я подобрала его на память и стала подниматься наверх. Когда я, мигая, выбралась на солнце, Тарбуш постучал по часам.
– Тридцать пять минут, – сказал он. – Обеденный перерыв всего пятнадцать минут.
Он открыл свой журнал и, театрально лизнув красный карандаш, сделал пометку.
– Вычту у этой смены двадцать минут.
– Сэр?
– Я же сказал, время деньги. Время наш враг. Не забывай.
Теперь я помню одно: что Тарбуш наш враг. Орудие, агент и цепной пес настоящего врага. Но в то утро я была занята мыслями о Джаспере Паджетте, его окровавленной ладони и южном выговоре. «Ангел», – произнес он. Слово это звучало в ушах словно арфа,
Смотри (
Грубое ругательство.
