договориться о возмещении ущерба, причиненного его дочери.
– А, может, мы этого сосунка пообломаем? – предложил кто-то из пьяниц. – Научим уму-разуму?
– Ха! Да он, гад этот, один-то не ходит! С ним – всегда корешей полно!
– Ну, дачку подпалим!
– Не годится! Она – кирпичная. Рядом – соседские дома. Куда ни плюнь, кругом – глаза и уши: летом – отдыхающих много! – резонно заметил обиженный папаша.
– Обокрадем!.. Там добра всякого – навалом!..
Обсудили план, и притихшие, злоумышленники, расползлись по домам уже в изрядном подпитии.
На следующий день всех, кроме одного, у которого теперь хватало на что похмелиться, принудили в ментовку.
Об этой истории Эрнест со смехом поведал своим дружкам. После чего они еще пуще зауважали своего вожака.
«Наковальня» – прозвище, на которое Эрнест не обижался, а по праву гордился им, был роста ниже среднего, на редкость крепкого телосложения с коротко остриженными волосами на лобастой голове. Его маленькие беспокойные глазки под белесыми ресницами, как капельки ртути, которые тщетно пытаешься ухватить, в свою очередь, словно невидимыми щупальцами, осязали предметы и людей. Настя не могла не нравиться Ковалеву. И, хотя не в пример некоторым другим девицам, в ней не было ничего, что возбуждало бы похоть, точнее, это не выставлялось ею напоказ, она притягивала к себе чем-то неуловимым. Похожим на солнечное тепло и прохладное дуновение ветерка. Таким, как баловень судьбы Ковалев, совсем несложным казалось обойтись и без всего этого, поскольку ценили они в девушках и молоденьких женщинах совсем иное. Но, увы. Эрнест часто встречался с Настей в коридорах школы, тушуясь перед ней, будто какой-нибудь второсортный ученичок! Однажды они столкнулись на выходе из класса. С очаровательной улыбкой, к которой и каменное изваяние не осталось бы равнодушным, она легким движением руки оттеснила его в сторону.
Итак, Наковальня настиг девушку. В ту осеннюю пору немало влюбленных пар бродило по улицам, площадям и скверам города. Ее молчание Ковалев сперва принял за робость. Он не привык, чтоб ему в чем-либо отказывали.
– Так что скажешь? – предполагая, что ответ будет положительным, настойчиво спросил Эрнест.
– Ничего! – сказала она.
Почувствовав, что им пренебрегли, как самой последней шестеркой в крапленой колоде карт, Наковальня внезапно вырос перед ней, точно преграда, возникшая прямо из-под дорожки с гравием. На этот раз, решив ни в чем не уступать Насте, он грубо сжал ее в своих объятиях.
– Клево! – сказала девушка, с нескрываемым презрением глядя прямо в узкие щелочки бесцветных глаз.
Она не вырывалась, не кричала, не обзывала чересчур нахального ухажера «негодяем», «сволочью» или кем-то еще. Но такого холодного, как весь лед Антарктики, безразличия к нему, Эрнесту Ковалеву, по которому с десяток девчонок, не меньше, сходили с ума,
