не будет никогда тридцати.Наши матери не встанут с колен.
От отчаянья не даст им уйти
Безысходное, как стон, слово «плен».
Им не вынести в домах тишины.
Никаким теплом нельзя их согреть.
И уже не разогнуть им спины
До свистящего, как хрип, слова «смерть».
Нас два десятка молодых и сильных,
Но до смерти измученных парней,
Познавших «прелесть» тесноты могильной
В одном из пакистанских лагерей.
Не все, наверно, побывали даже
В атаках, быстротечных и лихих.
Но кто и как сюда попал – не важно!
Мы кровью смоем все свои грехи.
А где-то по утрам еще морозы
Тончайшим льдом хрустят на мостовых.
Но в белых рощах тонкие березы
Уже готовят ветви для листвы.
Надежда – тот последний свет, который
Тропинку дарит путнику во мгле.
Мгновение – и сорваны запоры,
И корчится охранник на земле.
Пусть будет наш парад без предисловий,
Но это будет с музыкой парад!
И вот уж руки, липкие от крови,
Чужой перехватили автомат.
А где-то снова грозы разыгрались.
И хлеба ждет весенняя земля.
И, как ефрейтор, длинноногий аист
Вышагивает важно по полям.
Сейчас не до речей сентиментальных.
Пощады нам не ждать – война не спорт.
Уже не будет коек госпитальных,
Не подоспеет краснозвездный борт.
Но есть Москва, есть Ленинград и Волга,
И сердце есть, которое стучит…
А «духам» мы запомнимся надолго:
Чему-то ж нас успели научить!
А где-то жизнь, далекая, как звезды,
Спокойная, как чистый детский сон!
И в дымке голубой прохладный воздух,
И у причала тихий шелест волн.
Нас будут долго выбивать из склада —
В нем импортной взрывчатки сотня тонн.
Для фейерверка это то, что надо!
Ведь это наш последний бастион.
И на свою «ударную» работу
Мы напоследок поглядим с небес.
Пусть в этом нам помогут вертолеты
Паршивых пакистанских ВВС.
А где-то в мирном городке рабочем,
Где старый дом и над трубой дымок,
Вдруг женщина проснётся среди ночи
И сдавленно шепнёт: «Сынок… сынок…»
Нам не будет никогда тридцати.
Наши матери не встанут с колен.
От отчаянья не даст им уйти
Безысходное, как стон, слово «плен».
Ни фамилий наших нет, ни имен…
Что безвестности страшней для солдат!
Неизвестно, кто и где погребён.
Неизвестно, кто и в чем виноват!
1988
Прощай, ХХ век!
Прошелестит настенный календарь,
Перевернув последнюю страницу.
Листков пронумерованные птицы
Умчатся в историческую даль.
Но жизнь на этом не закончит бег,
Иных земных хлопот добавив людям.
Ну что ж, прости-прощай, двадцатый век!
Мы
