тихо звучит, не спеша:«Прости меня, тело…
Спасибо, душа…»
И – пусть на закате
всей жизни и дня —
два берега
было и есть у меня…
А меж берегами —
живое теченье
любви и надежды…
И – свет вдохновенья.
«Когда-нибудь…»
Когда-нибудь,
когда – ещё не знаю,
и есть надежда,
что ещё не скоро,
свернёт к концу
стезя моя земная…
Но это мне
не станет приговором.
– Ну вот и всё… —
возможно, скажет Бог,
и взгляд его
сочувственен и строг,
и состраданьем
тяжелеют веки:
– Вы… не жилец…
на этом свете…
Я – не жилец
на этом свете?
Я? Не жилец?
Или – не житель?
Но здесь
души моей обитель,
земным
я следую обетам,
здесь под ноги
ложится мне трава,
тернистый путь души моей
смягчая,
здесь близкие —
права я, не права —
мою неправоту
согреют чаем…
Здесь я живу
под сенью стольких муз,
и дуб мне под ноги
роняет жёлуди,
здесь тащит мне
огромнейший арбуз
мой брат
(ему нельзя носить тяжёлое)…
О сыне взрослом
(в городе другом…)
я помолчу:
он – жизнь моя, мой дом,
он весь – во мне,
так, словно я беременна,
со мной он —
вне пространства и вне времени…
…А всё, что мне
отмерено судьбой,
я принимаю,
не вступая в бой:
да, не жилец,
но спорить-то о чём —
свой дом земной
я не арендовала,
я в нём жила,
теряла, обретала
и, просыпаясь
с утренним лучом,
готовила обед
средь бела дня,
и женщиной была
средь многих женщин…
…«Здесь и сейчас» —
ещё есть у меня,
как и у всех —
не больше и не меньше.
Другая память
На антресолях памяти моей
такое непонятное творится…
Чего там только нынче не хранится —
на антресолях памяти моей!
Забытых лиц туманные черты,
холмов и гор высоких очертанья,
могильные подгнившие кресты
и крестики на детском вышиванье.
В причудливом смешении таком
не отличишь, что – важно, что – случайно…
Ну почему безносый этот чайник
возвысился над мраморным столом?
И почему вдруг медленная птица
в моё окно – шестнадцатый этаж! —
влетает, чтоб о мебель в страхе биться,
забыв полёта высший пилотаж?
Но есть д р у г а я – выше, строже! – память…
Она
