Вроде как подрастающее поколение поздравляет заслуженных литераторов.
Мы ответственно явились и дрожащими голосками продекламировали припасенные строчки. На этот раз Чпокс читала про любовь, а я взяла на себя «рассуждения о жизни». Было у меня такое, коротенькое:
Я подружилась с горечью,
В душе моей темно.
Мне хочется быть сволочью,
И хочется давно.
Чушь, конечно, все это были какие-то выдуманные мысли. Чего там, в тринадцать лет, может быть? Какое «темно», какая «горечь»?
Но писатели умилялись и аплодировали. Вскоре поспешили перейти к более интересной части – банкету. Весь длиннющий стол был уставлен бутербродами и напитками. Нас с Белкой подсадили к незнакомому дядечке, а Чпокса затолкали куда-то напротив. Ярославцев предоставил нас самим себе и общался с поэтессами.
И воттогда я увидела Ковалена. Мы про него уже не раз слышали. Мол, такой талантливый, совсем недавно пришел в Писательскую, и уже книжку выпустил, и уже член союза… Ярославцев поговаривал, что приведет его к нам в школу, чтобы мы послушали.
Коваленко – высоченный мужик, широкоплечий и, прямо так скажем, пузатый. С густой шевелюрой, редеющей где-то на затылке. Но тогда он еще был хвостат и хвост стягивал детской резиночкой. Такими я закрепляла косички, если хотела навить к утру кудрей.
Нос у Ковалена о-го-го, еще пуще, чем у Ярославцева. Как у Жерара Депарадье, пожалуй. Любопытный такой нос, резко выдающийся вперед и чуть смятый набок. Поэтому с одного боку профиль Ковалена стремителен и хищен, а с другого выглядит каким-то незащищенным. С этого бока по крылу носа бежит синенькая венка.
Писатели пили. Нам, естественно, наливали минералки и соков, а любезный дядечка, мой сосед, то и дело передавал бутерброды. На первом же поверх ветчины лежал жирный черный волос, свалившийся с чьей-то писательской головы. Мне стало противно, и я съежилась в немой борьбе с бутербродом.
А краем глаза следила за Коваленко. Он тоже на меня поглядывал, но пристал – да, мы потом так об этом и говорили: «пристал» – к Чпоксу.
Чпокса на самом деле зовут Ксюша. Она длинная и нескладная, и двигается рывками, как будто ее кто-то за ниточки дергает. Это у нее наследственное, у них вся семья такая – длинная Сутулая Мама, изможденный Худой Отец и Тощий Мешок, младший братец, с которым они делили комнату и постоянно дрались. Чпокса дразнили наши мальчишки, но мы ее оберегали. То есть от мальчишек оберегали, а сами втихаря посмеивались. Передразнивали ее походку. Пересказывали ее перлы. Но это не потому, что она очень уж смешная, а мы такие жестокие. А потому, что Чпокс всегда о себе очень много думала. Нам так казалось, что в глубине души она всех нас презирает – и Белку, и меня, и уж тем более Наталку с ее кошками. И даже на Ярославцева смотрит иронически. Не говоря уж о мальчишках и Ульяше.
Коваленко выпил залпом что-то крепкое, подсел к Чпоксу, положил руку на спинку ее стула и сказал:
– Вот ты, красавица, пишешь о
